Петр Краснов - Ненависть

— Какъ кстати, мама, что вчера былъ крендельщикъ. Я Выборгскiй крендель поставлю.

— Шурока, принеси съ погреба масло.

— И простоквашу.

— Да не выкладывай, такъ прямо и ставь въ горшкѣ. Это стильно, по деревенски.

— Женя, скажи папѣ, что готово. Ему въ обсерваторiю идти.

На дворѣ шли свои разговоры. Геннадiй Петровичъ о лошади безпокоился. Хозяинъ, красивый, благообразный мужикъ съ темной окладистой бородой въ розовой рубахѣ и жилеткѣ съ часовою цѣпочкой говорилъ: -

— Не безпокойтесь, ваше благородiе, и самъ я въ гвардiи служилъ, и сынъ сейчасъ въ Конно-гренадерахъ служитъ. Мы очень даже хорошо вашихъ коней знаемъ, Я присмотрю, если заиграетъ, или всполыхнется.

— И я буду смотрѣть, если вы позволите, — просилъ Гурiй.

— Да лошадь видать, и смирная, не полыхливая, военная лошадь. Господи!.. Да на маневрахъ-то сколько лошадей-то въ этомъ самомъ сараѣ стаивало.

Баянъ мирно жевалъ подкинутое сѣно. Подпруги сѣдла были освобождены, удило вынуто изо рта.

Въ сараѣ появилась принаряженная Параша, во всемъ раздѣлявшая волненiя барышень.

— Пожалуйте, кушать, — торжественно сказала она, какъ заправскiй метръ-д-отель.

Все было за ужиномъ удивительнымъ для Геннадiя Петровича. Удивительно было масло, какимъ намазывала ему Женя овальные ломти шведскаго душистаго хлѣба. Масло прозрачными слезами плакало подъ ножомъ. Удивителенъ былъ чай въ граненомъ стаканѣ, горѣвшiй, какъ прозрачный сердоликъ. Удивительно удалась простокваша, принесенная въ высокомъ муравленомъ горшкѣ изъ глубокаго ледника. Она ложилась на тарелку бѣлыми блестящими ломтями, ударяла въ голубизну, а толстый слой сметаны на ней былъ въ мелкихъ пупырышкахъ, какъ желтый вафельный фарфоръ.

— Вотъ уже, извините, — варенье у насъ прошлогоднее. Новое еще не начинали варить. Ягода еще не поспѣла, — говорила Ольга Петровна, пододвигая стекляную чашечку. — Только сѣмечки и остались малиновыя.

Послѣ ужина Матвѣй Трофимовичъ съ портфелемъ подъ мышкой отправился въ обсерваторiю. Ольга Петровна осталась прибирать со стола. Барышни съ Геннадiемъ Петровичемъ вышли и сѣли на бѣлыхъ некрашенныхъ ступеняхъ крыльца. Гурiй и Ваня побѣжали къ Баяну.

Долго не хотѣло солнце разстаться съ горизонтомъ. Неподвижныя, ничѣмъ неколышимыя стояли вдоль дороги березы. Сѣрые дрозды озабоченно въ ихъ вершинахъ посвистывали.

Наконецъ, и послѣднiй лучъ погасъ за Коеровскимъ лѣсомъ. Темнѣе, однако, не стало. Шура вышла за калитку и остановилась на мягкой дорогѣ. Молодая крапива зеленѣла вдоль забора. Доцвѣтала черемуха, и нѣжный ароматъ ея по саду разливался и кружилъ голову Женѣ. Непостижимая колдовская бѣлая сѣверная ночь стояла кругомъ.

— Посмотри, Женя, тѣни нѣтъ. Какая прелесть! — крикнула съ дороги Шура.

Точно призрачнымъ свѣтомъ была она освѣщена. Четкая въ серебристомъ нимбѣ вокругъ золотистыхъ волосъ — она стояла, какъ нарисованная, и точно, не бросая тѣни на сѣрый бархатъ дороги.

— Какой воздухъ!.. Какъ сладко пахнетъ черемухой!

Голова кружится. Спой, Женя!.. Только и не достаетъ въ такую ночь твоего пѣнiя.

— А, мама?..

— Въ такую ночь и мама — ничего!..

— Вы знаете этотъ дуэтъ? — сказала Геннадiю Петровичу Женя и тихо напѣла нѣсколько нотъ.

— Если вы — первый голосъ…

Шура вошла въ садъ и сѣла подлѣ Жени. Геннадiй Петровичъ всталъ и прислонился къ тонкой березѣ.

Женѣ казалось, что они — не они, а только такая картина съ ними нарисована. Или все это происходитъ на сценѣ. Такъ все это было красиво и воздушно, не похоже на людскую простую жизнь.

медленно и звучно начала Женя.

Геннадiй Петровичъ поймалъ втору и присоединился къ ней

Сильный голосъ Жени задрожалъ на высокой нотѣ. Въ вершинѣ березы дроздъ отозвался ему и щелкнулъ раза два..

— Женя, — раздался изъ окна голосъ Ольги Петровны. — Оставь. Тебѣ же запрещено пѣть романсы.

— Ахъ, мамочка, — недовольно поморщилась Женя и кивнула головою Геннадiю Петровичу, чтобы онъ продолжалъ. Два голоса согласно пошли вмѣстѣ.-

Слезы блистали на Жениныхъ глазахъ. Ей казалось, что это прошло и не вернется никогда. И никогда уже не будетъ такого полнаго, исключительнаго счастья. И развѣ нельзя было вотъ сейчасъ безъ боли оторваться отъ земли и улетѣть въ свѣтлое, бездонное, прекрасное, холодное, прозрачное небо и унести съ собою навсегда, навѣки эту неизъяснимо сладкую радость, что сжимала ея сердце невнятнымъ волненiемъ.

Была уже ночь, когда Геннадiй Петровичъ собрался уѣзжать. Онъ подтянулъ подпруги, зануздалъ коня и вывелъ его на дорогу. Всѣ вышли его провожать. Все та-же свѣтлая, тихая, таинственная, бѣлая ночь была кругомъ. Упоительная тишина и спокойствiе застыли въ природѣ. Геннадiй Петровичъ какъ то вдругъ незамѣтно очутился въ сѣдлѣ. Женя услышала восторженный шопотъ Гурочки: -

— Онъ сѣлъ безъ стремянъ.

— Какой вы однако джигитъ, — ласково улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

— Евгенiя Матвѣевна, — сказалъ, сгибаясь съ сѣдла Геннадiй Петровичъ. — Дайте вашъ платочекъ и положите его вотъ сюда посрединѣ дороги. Я покажу вамъ казачью джигитовку.

Смущенная Женя достала платокъ — она ничего, по правдѣ сказать, не соображала — и положила его тамъ, гдѣ ей указалъ Геннадiй Петровичъ. Гурдинъ отъѣхалъ по дорогѣ шаговъ на сто, повернулъ лошадь, пригнулся къ лукѣ, гикнулъ и далъ шпоры коню. Баянъ распластался надъ дорогой. Точно бронзовый комокъ летѣлъ онъ къ барышнямъ. Жемчужная дорожка пыли стала за нимъ и не садилась. Геннадiй Петровичъ поднялъ правую руку, быстро нагнулся къ самой землѣ, совсѣмъ точно свалился съ сѣдла, повисъ внизъ головою, рука черкнула по пыли и въ тотъ же мигь Геннадiй Петровичъ выпрямился, развернулъ въ поднятой рукѣ бѣленькiй маленькiй платочекъ, схваченный имъ съ земли, поцѣловалъ его, и умчался, точно растаялъ въ хрустальной, прозрачной дали бѣлой ночи.

Женя сидѣла въ спальнѣ у матери. Ольга Петровна давно сдѣлала ночной туалетъ, поправила подушки и собиралась ложиться. Женя не уходила.

— Мама, ты, какъ думаешь?.. Это онъ для меня сдѣлалъ?..

— Ну какъ!.. Просто хотѣлъ передъ всѣми молодечество свое показать, Поджигитовать хотѣлъ… Онъ-же казакъ. Казаки всѣ такiе. Вотъ и дядя Тиша бывало…

Женя перебила мать.

— Но почему онъ попросилъ мой платокъ?.. Могъ у тебя взять… У Шуры?…

— Просто такъ. Ты-же ближе всѣхъ къ нему стояла. Вотъ онъ у тебя и попросилъ.