Петр Краснов - Ненависть

— Пойдешь?..

— А какъ-же?.. Ты думаешь — жена прiѣхала — и службу по-боку… Нѣтъ, моя милая, теперь не то, что было пятнадцать лѣтъ тому назадъ… До Японской войны. Да и тогда тянули… Только тогда — равненiе, да сомкнутые строи, все ящиками водили, въ лавѣ сумбуръ, вой, гичанье, стрѣльба и джигитовка… Теперь?.. Нѣтъ… Что говорить, если война — мы къ ней вотъ какъ готовы. Все у насъ есть и всему мы научены по тяжелому боевому опыту. Посмотришь полкъ — пожалуй, и не узнаешь… Кр-р-расота!.. Тѣ-же казаки, а не тѣ. Чукарина помнишь?..

— Еще третьяго дня ихъ граммофонъ вечеромъ слушала.

— Такой молодчина урядникъ… Укрась нашъ хоръ своимъ голосомъ… Какъ бывало. Нашъ батюшка недурной хоръ изъ офицеровъ и полковыхъ дамъ сладилъ — да не достаетъ главнаго — кто бы всѣхъ за собою велъ…

— Хорошо. Попробую. Но нужно раньше спѣться.

— Хоръ за часъ до всенощной собирается. Мы вмѣстѣ придемъ. Я тебя со всѣми познакомлю. Да почитай ты и такъ всѣхъ знаешь. Томилинъ регентомъ. Жена сотника Сѣнина первый голосъ.

— Такъ она-же обидится,

— Ну вотъ еще! Чего тамъ обижаться. Съ ея-то голосомъ, да на тебя обижаться. Помнишь, какъ у твоего отца пѣвали?..

— Ну, ладно. Попробую, если только претензiй на меня не будеть. Скажутъ: — вотъ прiѣхала, какая фря… Есаульша!

— Теперь видишь, какая у насъ война.

Тихонъ Ивановичъ задернулъ занавѣски оконъ, заложилъ задвижку дверей, подошелъ къ женѣ, крѣпко обнялъ ее за талью, приподнялъ сильными загорѣлыми руками и посадилъ къ себѣ на колѣни.

— Ну!.. — сказалъ онъ.

— Ну, — тихо, слабѣющимъ, томнымъ голосомъ отвѣтила она.

Ихъ губы слились въ нѣжномъ и жадномъ, ишущемъ поцѣлуѣ.

Надежда Петровна пѣла въ субботу на всенощной и въ воскресенье у обѣдни. Ее познакомили съ командиромъ полка и съ тѣми офицерами, кого она не знала. Вечеромъ она была въ гарнизонномъ саду. Музыка играла въ ротондѣ. Офицеры всей дивизiи и ихъ жены гуляли по саду. Жена командира полка завладѣла Надеждой Петровной. Узнавъ, что та родилась и выросла въ Пегербургѣ, жена командира, сама Петербургская, перебирала общихъ знакомыхъ и вспоминала гимназическую жизнь, рождественскiя елки, катанье на масляницѣ на вейкахъ, балаганы, Петербургскiя дачи. Она хорошо знала Гатчину и слыхала про Антонскихъ.

— Дачу ихъ, во всякомъ случаѣ знаю, — говорила она, сидя съ Надеждой Петровной рядомъ, на скамейкѣ, - Хорошо помню и дворцовый паркъ, гдѣ столько разъ гуляла. Помните эхо?.. Серебряный прудъ?.. Пятачки мы въ него бросали… Какая все это прелесть… И вотъ…

Трубачи играли что-то веселое и бравурное. Мимо ходили офицеры, дамы, гимназисты, кадеты. Вдоль балкона офицерскаго собранiя висѣли цвѣтные бумажные фонари, и когда iюльскiй вечеръ сталъ темнѣть, ихъ зажгли.

Сотникъ Лунякинъ шелъ съ барышней, дочерью войскового старшины Сидорова и жеманно говорилъ, помахивая тонкимъ стэкомъ: -

— Вы посмотрите, Марья Григорьевна. Ну совсѣмъ… совсѣмъ феерiя! Эти фонарики!.. Что-то въ нихъ испанское… Это прямо, какъ стихотворенiе Александра Блока. Вы помните?… «Когда надъ ресторанами»…

По ту сторону дорожки войсковой старшина Полубояриновъ говорилъ Тихону Ивановичу: -

— Бѣлье, Тихонъ Ивановичъ, непремѣнно самъ все пересмотри. Ты нашу казуню лучше моего знаешь. Только попусти, за шкаликъ водки жиду казенную рубаху смѣняетъ… А теперь время такое…

Трубачи заиграли вальсъ. Въ сосѣдней аллеѣ въ полутьмѣ кружились пары, щелкали ритмично шпоры и, выходя на освѣщенное керосино-калильнымъ высокимъ фонаремъ мѣсто, вспыхивалъ длинный шлейфъ бѣлой юбки.

Надъ темными, густыми каштанами, въ узорчатой прорѣзи листвы было густое синее небо и на немъ, надъ самой Надеждой Петровной блистали семь звѣздъ Большой Медвѣдицы.

Недвиженъ былъ воздухъ. Душно и томно пахло духами, цвѣтами и ароматомъ сжатаго хлѣба, скирдовъ и пыльной, согрѣтой земли.

Надежда Петровна осталась до слѣдующаго воскресенья. Батюшка упросилъ еще разъ спѣть въ церкви.

Въ четвергъ Надежда Петровна и Тихонъ Ивановичъ рано улеглись спать. Вся эта гарнизонная, полковая обстановка такъ напоминала имъ ихъ первые годы супружества, что казалось, что и не было этихъ восемнадцати лѣтъ тяжелыхъ хозяйственныхъ заботъ, рожденiя сына, воспитанiя его, отправки въ корпусъ, но все было, какъ тогда… Она не замѣчала сѣдинъ, пробившихъ тутъ и тамъ все еще густые волосы Тихона Ивановича, забыла свои увядающiя щеки и помягчѣлыя губы. Вдругъ въ эту тихую iюльскую ночь показалось, что по старому они оба молоды, что опять съ ними крутое счастье раздѣленной горячей любви и она совсѣмъ такая, какая стоитъ на портретѣ въ плюшевой рамкѣ. Долги, горячи и страстны были ихъ поцѣлуи въ тишинѣ уснувшаго въ усталомъ снѣ мѣстечка. За окнами заставленными ставнями ихъ сторожила теплая лѣтняя ночь, раскидавшая по небу алмазный звѣздный узоръ. Тишина была полная. Нигдѣ ни одна собака не брехала.

Передъ полуночью Надежда Петровна заснула такимъ покойнымъ, крѣпкимъ сномъ, какимъ и дома рѣдко спала. И вдругъ, сквозь сонъ услышала настойчивый стукъ въ дверь. Она проснулась и, какъ это часто бываетъ съ разоспавшимся человѣкомъ не могла сразу сообразить, гдѣ же она находится. Ей казалось, что она у себя на хуторѣ. Она лежала, однако, на незнакомой, чужой постели, принесенной отъ хозяевъ. На маленькомъ столѣ горѣла свѣча, у противоположной стѣны молча одѣвался ея мужъ. Она все поняла.

Вдругъ мучительно забилось ея сердце и нѣсколько мгновенiй у нея не хватало воздуха для дыханiя.

— Что?.. Война?…

Она сидѣла на постели, схватившись за грудь. Слова вышли невнятныя, но Тихонъ Ивановичъ ее понялъ.

— Войны пока нѣтъ. Прибѣгалъ вѣстовой отъ адъютанта. Объявлена мобилизацiя.

— Куда-же ты?

— Въ канцелярiю, потомъ въ сотню.

Тихонъ Ивановичъ наскоро умывался. Надежда Петровна вставала и помогала ему. Они крѣпко обнялись.

— Прощай… Тутъ… Надо уложить вьюки. Щегольковъ знаетъ, что куда… Я утромъ пришлю сотенную двуколку забрать вещи. Такъ прощай.

— Храни тебя Богъ. Не зайдешь еще?..

— Наврядъ-ли. Надо быть при сотнѣ.

— Можетъ, чаю напьешься?

— Сюда не поспѣю. Въ сотнѣ съ казаками напьюсь. Надежда Петровна торопливо крестила мужа, благословляя его въ походъ… Поцѣловала… Еще и еще разъ… Пора… Да, вотъ оно когда… Всегда казалось невозможнымъ. Никогда не вѣрила, что придетъ этотъ грозный и вмѣстѣ съ тѣмъ печальный часъ. Никогда объ этомъ не думала.

Наскоро одѣвшись Надежда Петровна вышла на улицу. Она не могла оставаться въ комнатѣ.

Тихая торжественная iюльская ночь шествовала по пути, озаренному звѣздами. Но уже входили въ ея тишину постороннiе тревожные шумы. Гдѣ то хлопнуло окно и забрунжало стекло въ жидкой рамѣ, раздался крикъ, другой, третiй, кто-то кого-то звалъ, что-то приказывалъ. Проскакалъ на неосѣдланной лошади казакъ. И зашевелилось, заговорило, зашумѣло непривычными ночными шумами взбудораженное мѣстечко.