Петр Краснов - Ненависть

Душнымъ вечеромъ Борисъ Николаевичъ стоялъ въ толпѣ въ Александровскомъ паркѣ, у Народнаго Дома и смотрѣлъ, какъ оттуда выходили гости — французскiе морскiе офицеры и матросы съ корабля, на которомъ прибылъ въ Петербургъ Пуанкаре. Французы съ трудомъ пробивались черезъ стѣснившую ихъ толпу. Полицiя была безсильна и какъ то нерѣшительна. Толпа была опредѣленно враждебна французамъ. Изъ нея раздавались крики и угрозы. У нѣкоторыхъ контръ-метровъ были сорваны погоны, у матросовъ были разорваны куртки. Какъ будто-бы народный энтузiазмъ перешелъ какiя то границы… И было ясно — взвинченный газетными статьями уличныхъ листковъ «народъ не хотѣлъ войны…

Каково же было удивленiе Антонскаго, когда онъ попалъ въ тѣ же Петербургскiя народныя толпы въ день объявленiя манифеста о войнѣ.

Антонскiй на трамваѣ подъѣхалъ къ Невскому. Онъ еще не читалъ утреннихъ газетъ и ничего не зналъ. Трамвай остановился и было видно, что надолго. Дальше нельзя было ѣхать: — весь Невскiй отъ домовъ до домовъ былъ запруженъ народною толпою.

Антонскiй вышелъ изъ вагона. Быстраго взгляда было достаточно, чтобы убѣдиться, что эго былъ и точно подлинный народъ. Не дворники, которыхъ могла согнать полицiя, не члены «Союза Русскаго Народа», или «Союза Михаила Архангела», но настоящiе рабочiе — городской пролетарiатъ. Черные картузы, заломленные на затылокъ, испитыя, худощавыя, прокопченныя дымомъ мастерскихъ лица, пестрыя рубахи, рабочiя блузы — Путиловцы, Обуховцы, рабочiе Судостроительной верфи, Торнтоновской мануфактуры, тѣ, кто въ 1905-мъ году шелъ съ Гапономъ, тѣ, кто всегда протестовалъ, никогда не былъ доволенъ, кто всегда волновался и былъ армiей лѣвыхъ партiй. Это они всего нѣсколько дней тому назадъ тѣснили и мяли французскихъ моряковъ, выказывая свое неодобренiе правительственной политикѣ.

Толпа остановилась. Ея голова вливалась на Аничковъ мостъ, болѣе узкiй, чѣмъ Невскiй проспектъ и, сдавившись у входа, задержалась.

Яркое солнце заливало мостъ, Надъ толпою высились Клодтовскiя статуи, стоявшiя у моста — чугунные вздыбленные кони и юноши ихъ обуздывавшiе. И тамъ въ солнечныхъ блескахъ, на фонѣ голубого неба разблистались колеблемыя вѣтромъ золотыя церковныя хоругви. На мостъ чинно и торжественно, какъ подобаетъ церковной процессiи, подымалось золоторизное духовенство.

Невольно Антонскiй вспомнилъ всю Гапоновскую исторiю и какъ такой-же крестный ходъ былъ встрѣченъ у Зимняго дворца залпами гвардейской пѣхоты и атаками конницы. Волненiе охватило его. Онъ сталъ пробираться въ первые ряды. Мощный хоръ гудѣлъ и переливался по Невскому. Сверкая отраженными лучами, слѣпя глаза открывались окна домовъ и магазиновъ, въ нихъ были люди, махали платками, шалями, шарфами.

Прижатые къ панелямъ остановились извощики. Трамваи застыли на рельсахъ — ихъ обтекала толпа.

У Мойки снова задержались. Дальше Невскiй былъ узокъ и когда выходили на громадную площадь у Зимняго Дворца отставшiе бѣгомъ догоняли голову колонны и толпа заливала всю площадь.

Въ порывахъ жаркаго вѣтра, въ синемъ небѣ трепеталъ надъ дворцомъ золотисто-желтый Императорскiй штандартъ съ чернымъ двуглавымъ орломъ. Въ широкiй пролетъ между дворцомъ и садомъ показался Голубой просторъ Невы и новый Дворцовый мостъ. Передъ Антонскимъ высились коричнево-малиновыя стройныя громады Зимняго Дворца. Ни караула, ни войскъ передъ нимъ не было. Только часовые стояли неподвижно у бѣлыхъ съ черными полосами будокъ.

Толпа залила всю площадь.

И тогда на балконѣ второго этажа, надъ Салтыковскимъ подъѣздомъ блеснула стеклами внезапно отворившаяся дверь, и на балконъ вышелъ Государь-Императоръ съ Императрицей.

Мгновенно тысячи головъ обнажились. Толпа рухнула на колѣни.

Громадный хоръ запѣлъ:

Антонскiй шелъ въ людскихъ толпахъ къ вокзалу. Народъ расходился, разливаясь по улицамъ, разрываясь на клочья, какъ сбитая вѣтромъ грозовая туча. Одни обгоняли Антонскаго, другiе шли рядомъ съ нимъ, не обращая на него никакого вниманiя. Антонскiй слышалъ взволнованные голоса.

— То бастовали… безпорядки дѣлали… безобразничали… А теперь.

— Да, бастовали. Какъ намъ не бастовать?.. Изъ чего мы работаемъ?.. Изъ чего каторжную жизню ведемъ?.. Что-бы только хлѣбушко наработать… А ежели съ дѣтями?.. Капиталистъ — онъ себѣ наживаетъ… Во дворцахъ живетъ… А нашъ братъ рабочiй?.. Ранняя могила — вотъ евоный дворецъ.

— Пьянствовали-бы поменьше, такъ и себѣ чего ни на есть наработали-бы.

— Наработаешь?.. Рабочему человѣку безъ этого, чтобы выпить ни-и-какъ, господинъ, нельзя. Ты не кори рабочаго, трудящаго человѣка, ты его пожалѣй.

— Хотѣли, господинъ, на свое повернуть. Коли, царь не смотритъ, думали — безъ его обойдемся.

— Ну и опять люди смущали. Добивайтесь, говорили, своихъ правовъ. Должны быть у васъ свои права. Въ борьбѣ, говорили, обрѣтешь ты право свое.

— А теперь на колѣняхъ?

— Ну и что-жъ — на колѣняхъ. Вотъ гляди — колѣнки прорвалъ, на каменьяхъ стоялъ. Не жалко. Потому теперь врагъ… Врагь на насъ нападаетъ… Врагъ! Нѣмецъ, однимъ словомъ… Отпоръ ему надоть дать. То было дѣло наше, какъ-бы сказать, семейное, а нонче всея Рассеи касаемо!.. Рассеи!.. Понялъ это? Подъ Вильгельмову палку не пойдемъ… Это, братъ, никакъ невозможно… Немыслимо даже это.

Они обогнали, наконецъ, Антонскаго.

«А вѣдь это?..», — думалъ Антонскiй, — Володи?.. да, Володи сдѣлали эти Овидiевы метаморфозы. Кругомъ повернули мышленiе этихъ людей. Отъ забастовокъ протеста и красныхъ тряпокъ къ иконамъ, Царскимъ портретамъ и патрiотическимъ манифестацiямъ. Значитъ имъ, соцiалистамь, нужно это. Имъ, а не кому другому оказалась нужна война. Имъ — соцiалистамъ… И всегда такъ и было. Во вѣки вѣковъ. Французскую революцiю дѣлалъ не народъ, не толпа Сенъ-Антуанскаго предмѣстья — а вотъ эти маленькiе интеллигентскiе кружки, общества, философы, энциклопедисты, масонскiя ложи, писатели, поэты… Да и тутъ не обошлось безъ всего этого. Они подготовили все это. Они дали возможность крутить народными мозгами куда хочешь… А мы проглядѣли. Мы сами восхищались снобирующими купцами, жертвующими на революцiю, благотворительными дамами, устраивающими свои салоны, гдѣ создается государство въ государствѣ. Вотъ и Володя тамъ роль играетъ. А кто надъ нимъ? При всей своей Русской болтливости они умѣютъ хранить тайны своей партiи. А мы?.. Распустились мы очень. Теперь — поди, довольны. Весь народъ съ нами. Посмотримъ во что все это выльется?..».

Антонскiй поѣхалъ въ Пулково. Ему хотѣлось подѣлиться своими мыслями съ Матвѣемъ Трофимовичемъ. Ему эти мысли казались глубокими и правильными.

Борисъ Николаевичъ засталъ Ольгу Петровну въ слезахъ.