Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

Крылатые обезьяны, птицы с головами зверей, черти в форме жуков, рыб и птиц. Около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний, на него идут свинья, одетая женщиной, обезьяна в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим в пустыне, спряталась голая женщина; летают ведьмы; скелет какого-то животного играет на арфе; в воздухе летит или взвешен колокол; идет царь с головой кабана и рогами козла. В картине "Сотворение человека" Саваоф изображен безбородым юношей, в раю стоит мельница, - в каждой картине угрюмые, но все-таки смешные анахронизмы.

"Кошмар", - определил Самгин и с досадой подумал, что это мог бы сказать всякий.

В тексте монографии было указано, что картины Босха очень охотно покупал злой и мрачный король Испании, Филипп Второй.

"Может быть, царь с головой кабана и есть Филипп, - подумал Самгин. Этот Босх поступил с действительностью, как ребенок с игрушкой, - изломал ее и затем склеил куски, как ему хотелось. Чепуха. Это годится для фельетониста провинциальной газеты. Что сказал бы о Босхе Кутузов?"

Отсыревшая папироса курилась туго, дым казался невкусным.

"И дым отечества нам сладок и приятен". Отечество пахнет скверно. Слишком часто и много крови проливается в нем. "Безумство храбрых"... Попытка выскочить "из царства необходимости в царство свободы"... Что обещает социализм человеку моего типа? То же самое одиночество, и, вероятно, еще более резко ощутимое "в пустыне - увы! - не безлюдной"... Разумеется, я не доживу до "царства свободы"... Жить для того, чтоб умереть, - это плохо придумано".

Вкус мыслей - горек, но горечь была приятна. Мысли струились с непрерывностью мелких ручейков холодной, осенней воды.

"Я - не бездарен. Я умею видеть нечто, чего другие не видят. Своеобразие моего ума было отмечено еще в детстве..."

Ему казалось, что в нем зарождается некое новое настроение, но он не мог понять, что именно ново? Мысли самосильно принимали точные словесные формы, являясь давно знакомыми, он часто встречал их в книгах. Он дремал, но заснуть не удавалось, будили толчки непонятной тревоги.

"Что нравилось королю Испании в картинах Босха?" - думал он.

Вечером - в нелепом сарае Винтергартена - он подозрительно наблюдал, как на эстраде два эксцентрика изощряются в комических попытках нарушить обычное. В глумливых фокусах этих ловких людей было что-то явно двусмысленное, - публика не смеялась, и можно было думать, что серьезность, с которой они извращали общепринятое, обижает людей.

"Босх тоже был эксцентрик",- решил Самгин.

Впереди и вправо от него сидел человек в сером костюме, с неряшливо растрепанными волосами на голове; взмахивая газетой, он беспокойно оглядывался, лицо у него длинное, с острой бородкой, костлявое, большеглазое.

"Русский. Я его где-то видел", - отметил Самгин и стал наклонять голову каждый раз, когда этот человек оглядывался. Но в антракте человек встал рядом с ним и заговорил глухим, сиповатым голосом:

- Самгин, да? Долганов. Помните - Финляндия, Выборг? Газеты читали? Нет?

Оттолкнув Самгина плечом к стене и понизив голос до хриплого шопота, он торопливо пробормотал:

- Взорвали дачу Столыпина. Уцелел. Народу перекрошили человек двадцать. Знакомая одна - Любимова - попала...

- Как - попала? Арестована? - вздрогнув, спросил Самгин.

- Убита. С ребенком.

- Любимова?

- Что - знали? Я - тоже. В юности. Привлекалась по делу народоправцев - Марк Натансон, Ромась, Андрей Лежава. Вела себя-неважно... Слушайте- ну его к чорту, этот балаган! Идемте в трактир, посидим. Событие. Потолкуем.

Он дергал Самгина за руку, задыхался, сухо покашливал, хрипел. Самгин заметил, что его и Долганова бесцеремонно рассматривают неподвижными глазами какие-то краснорожие, спокойные люди. Он пошел к выходу.

"Любимова... Неужели та?"

Хотелось расспросить подробно, но Долганов не давал места вопросам, покачиваясь на длинных ногах, толкал его плечом и хрипел отрывисто:

- Да, вот вам. Фейерверк. Политическая ошибка. Террор при наличии представительного правления. Черти... Я - с трудовиками. За черную работу. Вы что - эсдек? Не понимаю. Ленин сошел с ума. Беки не поняли урок Московского восстания. Пора опамятоваться. Задача здравомыслящих организация всей демократии.

Самгин толкнул дверь маленького ресторана. Свободный стол нашли в углу у двери в комнату, где щелкали шары биллиарда.

- Мне черного пива, - сказал Долганов. - Пиво - полезно. Я - из Давоса. Туберкулез. Пневматоракс. Схватил в Тотьме, в ссылке. Тоже - дыра, как Давос. Соскучился о людях. Вы - эмигрировали?

- Нет. Вояжирую.

- Ага. Как думаете: кадеты возьмут в тиски всю сволочь - октябристов, монархистов и прочих? Интеллигенция вся, сплошь организована ими, кадетами...

В густом гуле всхрапывающей немецкой речи глухой, бесцветный голос Долганова был плохо слышен, отрывистые слова звучали невнятно. Самгин ждал, когда он устанет. Долганов жадно глотал пиво, в груди его хлюпало и хрустело, жаркие глаза, щурясь, как будто щипали кожу лица Самгина. Пивная пена висела на бороде и усах, уныло опущенных ниже подбородка, - можно было вообразить, что пенятся слова Долганова. Из-под усов неприятно светились Два золотых зуба. Он говорил, говорил, а глаза его разгорались все жарче, лихорадочней. Самгин вдруг представил его мертвым: на белой подушке серое, землистое лицо, с погасшими глазами в темных ямах, с заостренным носом, а рот - приоткрыт, и в нем эти два золотых клыка. Захотелось поскорее уйти от него.

- Любимова, это фамилия по отцу? - спросил он, когда Долганов задохнулся.

- По мужу. Истомина - по отцу. Да, - сказал Долганов, отбрасывая пальцем вправо-влево мокрые жгутики усов. - Темная фигура. Хотя - кто знает? Савелий Любимов, приятель мой, - не верил, пожалел ее, обвенчался. Вероятно, она хотела переменить фамилию. Чтоб забыли о ней. Нох эйн маль1, - скомандовал он кельнеру, проходившему мимо.

-----------1 Еще одну (нем.).

Самгину хотелось спросить: какая она, сколько ей лет, но Долганов откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и этим заставил Самгина быстро вскочить на ноги.

- Мне - пора, будьте здоровы!

- Что вы делаете завтра? Идем в рейхстаг? Не заседает? Вот черти! Где вы остановились?

Самгин сказал, что завтра утром должен ехать в Дрезден, и не очень вежливо вытянул свои пальцы из его влажной, горячей ладони. Быстро шагая по слаб? освещенной и пустой улице, обернув руку платком, он чувствовал, что нуждается в утешении или же должен оправдаться в чем-то пред собой.

"Любимова..."

Она давно уже истлела в его памяти, этот чахоточный точно воскресил ее из мертвых. Он вспомнил осторожный жест, которым эта женщина укладывала в корсет свои груди, вспомнил ее молчаливую нежность. Что еще осталось в памяти от нее?.. Ничего не осталось.