Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

- Садитесь на кушетку, - предложила Тося, подвигаясь. - Евгений Васильевич рассказывает интересно.

- Я думаю - довольно? - спросил Юрин, закашлялся и сплюнул в синий пузырек с металлической крышкой, а пока он кашлял, Тося успела погладить руку Самгина и сказать:

- Очень хорошо, что вы пришли... Нет, продолжайте, Женечка...

- Так вот, - послушно начал Юрин, - у меня и сложилось такое впечатление: рабочие, которые особенно любили слушать серьезную музыку, оказывались наиболее восприимчивыми ко всем вопросам жизни и, разумеется, особенно-к вопросам социальной экономической политики.

Говорил он характерно бесцветным и бессильным голосом туберкулезного, тускло поблескивали его зубы, видимо, искусственные, очень ровные и белые. На шее у него шелковое клетчатое кашне, хотя в комнате- тепло.

Тося окутана зеленым бухарским халатом, на ее ногах - черные чулки. Самгин определил, что под халатом должна быть только рубашка и поэтому формы ее тела обрисованы так резко.

"Наверное - очень легко доступна, - решил он, присматриваясь к ее задумчиво нахмуренному лицу. - С распущенными волосами и лицо и вся она красивее. Напоминает какую-то картину. Портрет одалиски, рабыни... Что-то в этом роде".

- В рабочем классе скрыто огромное количество разнообразно талантливых людей, и все они погибают зря, - сухо и холодно говорил Юрин. - Вот, например...

Вошли две дамы: Орехова и среднего роста брюнетка, очень похожая на галку, - сходство с птицей увеличилось, когда она, мелкими шагами и подпрыгивая, подскочила к Тосе, наклонилась, целуя ее, промычала:

- М-мамочка, красавица моя.

Выпрямилась, точно от удара в грудь, и заговорила бойко, крикливо, с ужасом, явно неестественным и неумело сделанным:

- Юрин? Вы? Здесь? Почему? А - в Крым? Послушайте: это - самоубийство! Тося - как же это?

Тося, бесцеремонно вытирая платком оцелованное лицо, спустила черные ноги на пол и исчезла, сказав: - Знакомьтесь: Самгин - Плотникова, Марфа Николаевна. Пойду оденусь.

Орехова солидно поздоровалась с нею, сочувственно глядя на Самгина, потрясла его руку и стала помогать Юрину подняться из кресла. Он принял ее помощь молча и, высокий, сутулый, пошел к фисгармонии, костюм на нем был из толстого сукна, но и костюм не скрывал остроты его костлявых плеч, локтей, колен. Плотникова поспешно рассказывала Ореховой:

- Вырубова становится все более влиятельной при дворе, царица от нее без ума, и даже говорят, что между ними эдакие отношения...

Она определила отношения шопотом и, с ужасом воскликнув: - Подумайте! И это - царица! - продолжала: - А в то же время у Вырубовой - любовник, -какой-то простой сибирский мужик, богатырь, гигантского роста, она держит портрет его в евангелии... Нет, вы подумайте: в евангелии портрет любовника! Чорт знает что1

- Все это, друг мой, пустяки, а вот я могу сказать новость...

- Что такое, что?

- Потом скажу, когда придут Дроновы. Юрин начал играть на фисгармонии что-то торжественное и мрачное. Женщины, сидя рядом, замолчали. Орехова слушала, благосклонно покачивая головою, оттопырив губы, поглаживая колено. Плотникова, попудрив нос, с минуту посмотрев круглыми глазами птицы в спину музыканта, сказала тихонько:

- Это ему, наверное, вредно... Это ведь, кажется, церковное, да?

Явилась Тося в голубом сарафане, с толстой косой, перекинутой через плечо на грудь, с бусами на шее, - теперь она была похожа на фигуру с картины Маковского "Боярская свадьба".

- Хорошо играет? - спросила она Клима, он молча наклонил голову, фисгармония вообще не нравилась ему, а теперь почему-то особенно неприятно было видеть, как этот человек, обреченный близкой смерти, двигая руками и ногами, точно карабкаясь куда-то, извлекает из инструмента густые, угрюмые звуки.

- У него силы нет, - тихо говорила Тося. - А еще летом он у нас на даче замечательно играл, особенно на рояле.

- Вам очень идет сарафан,-сказал Самгин.

- Да, идет, - подтвердила Тося, кивнув головой, заплетая конец косы ловкими пальцами. - Я люблю сарафаны, они - удобные.

Она замолчала, и сквозь музыку Самгин услыхал тихий спор двух дам:

- Поверьте мне: Думбадзе был ранен бомбой!

- Нет. Это неверно.

- Да, да! Оторвало козырек фуражки... и...

- Никаких - и!

- Ваше имя - Татьяна? - спросил Самгин.

- Таисья, - очень тихо ответила женщина, взяв папиросу из его пальцев: - Но, когда меня зовут Тося, я кажусь сама себе моложе. Мне ведь уже двадцать пять.

Закурив, она продолжала так же тихо и глядя в затылок Юрина:

- Грозная какая музыка! Он всегда выбирает такую. Бетховена, Баха. Величественное и грозное. Он - удивительный. И-вот-болен, умирает.

Самгин взглянул в лицо ее, - брови ее сурово нахмурились, она закусила нижнюю губу, можно было подумать, что она сейчас заплачет. Самгин торопливо спросил: давно она знает Юрина?

Скучноватым полушепотом, искусно пуская в воздух кольца дыма, она сказала:

- Восемь лет. Он телеграфистом был, учился на скрипке играть. Хороший такой, ласковый, умный. Потом его арестовали, сидел в тюрьме девять месяцев, выслали в Архангельск. Я даже хотела ехать к нему, но он бежал, вскоре его снова арестовали в Нижнем, освободился уже в пятом году. В конце шестого опять арестовали. Весной освободили по болезни, отец хлопотал, Ваня - тоже. У него был брат слесарь, потом матрос, убит в Свеаборге. А отец был дорожным мастером, потом - подрядчиком по земляным работам, очень богатый, летом этим - умер. Женя даже хоронить его не пошел. Его вызвали сюда по делу о наследстве, но Женя говорит, что нарочно затягивают дело, ждут, чтоб он помер.

"Почему она так торопится рассказать о себе?" - подозрительно думал Самгин.

Слушать этот шопот под угрюмый вой фисгармонии было очень неприятно, Самгин чувствовал в этом соединении что-то близкое мрачному юмору и вздохнул облегченно, когда Юрин, перестав играть, выпрямил согнутую спину и сказал:

- Это - музыка Мейербера к трагедии Эсхила "Эвмениды". На сундуке играть ее - нельзя, да и забыл я что-то. А -чаю дадут?

- Идем, - сказала Тося, вставая.

Грузная, мужеподобная Орехова, в тяжелом шерстяном платье цвета ржавого железа, положив руку на плечо Плотниковой, стучала пальцем по какой-то косточке и говорила возмущенно:

- В "Кафе де Пари", во время ми-карем великий князь Борис Владимирович за ужином с кокотками сидел опутанный серпантином, и кокотки привязали к его уху пузырь, изображавший свинью. Вы - подумайте, дорогая моя, это представитель царствующей династии, а? Вот как они позорят Россию! Заметьте: это рассказывал Рейнбот, московский градоначальник.

-Ужас, ужас! - шипящими звуками отозвалась Плотникова. - Говорят, что Балетта, любовница великого князя Алексея, стоит нам дороже Цусимы!

- А - что вы думаете? И - стоит! Юрин, ведя Тосю под руку, объяснял ей: