Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

Юрин вскрикивал хрипло:

- Вы сами - комик...

- Ну, да, - с вашей точки, люди или подлецы или дураки, - благодушным тоном сказал Ногайцев, но желтые глаза его фосфорически вспыхнули и борода на скулах ощетинилась. К нему подкатился Дронов с бутылкой в руке, на горлышке бутылки вверх дном торчал и позванивал стакан.

- Идем, идем, - сказал он, подхватив Ногайцева под руку и увел в гостиную. Там они, рыженькая дама и Орехова, сели играть в карты, а Краснов, тихонько покачивая головою, занавесив глаза ресницами, сказал Тосе:

- Люди, милая Таисья Романовна, делятся на детей века и детей света. Первые поглощены тем, что видимо и якобы существует, вторые же, озаренные светом внутренним, взыскуют града невидимого...

- Вот какая у нас компания, - прервала его Тося, разливая красное вино по стаканам. - Интересная?

- Да, очень, - любезно ответил Самгин, а Юрин пробормотал [что-то], протягивая руку за стаканом.

- Ну - как? Читаете книжку Дюпреля? - спросил Краснов. Тося, нахмурясь, ответила:

- Пробую. Очень трудно понимать.

- Это "Философию мистики" - что ли? - осведомился Юрин и, не ожидая ответа, продолжал:

- Не читай, Тося, ерундовая философия.

- Докажите, - предложил Краснов, но Тося очень строго попросила:

- Нет, пожалуйста, не надо спорить! Вы, Антон Петрович, лучше расскажите про королеву.

Краснов, покорно наклонив голову, потер лоб ладонью, заговорил:

- Шведская королева Ульрика-Элеонора скончалась в загородном своем замке и лежала во гробе. В полдень из Стокгольма приехала подруга ее, графиня Стенбок-Фермор и была начальником стражи проведена ко гробу. Так как она слишком долго не возвращалась оттуда, начальник стражи и офицеры открыли дверь, и-что же представилось глазам их?

В гостиной люди громко назначали:

- Черви.

- Бубенцы, - выкрикивал Ногайцев.

- Королева сидела в гробу, обнимая графиню. Испуганная стража закрыла дверь. Знали, что графиня Стенбок тоже опасно больна. Послан был гонец в замок к ней, и - оказалось, что она умерла именно в ту самую минуту, когда ее видели в объятиях усопшей королевы.

- Ясно! - сказал Юрин. - Стража была вдребезги пьяная.

Краснов рассказал о королеве вполголоса и с такими придыханиями, как будто ему было трудно говорить. Это было весьма внушительно и так неприятно, что Самгин протестующе пожал плечами. Затем он подумал:

"Руки у него вовсе не дряблые".

Да, у Краснова руки были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания, покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом:

- О событии этом составлен протокол и подписан всеми, кто видел его. У нас оно опубликовано в "Историческом и статистическом журнале" за 1815 год.

- Нашли место, где чепуху печатать, - вставил Юрин, покашливая и прихлебывая вино, а Тося, усмехаясь, сказала:

- Я очень люблю все такое. Читать - не люблю, а слушать готова всегда. Я - страх люблю. Приятно, когда мураши под кожей бегают. Ну, еще что-нибудь расскажите.

- Охотно, - согласился Краснов.

- Без трех, - сердито, басом сказала Орехова.

- А - зачем ходили с дамы пик? - упрекнул ее Ногайцев.

- Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца. Офицер сказал, что пошлет и даже прибавит за верную службу, но предложил Середе: "Приди с того света в день, когда я должен буду умереть". - "Слушаю, ваше благородие", сказал солдат и помер.

- А у меня - десятка, хо-хо! - радостно возгласил Дронов.

- Через тридцать лет Пращев с женой, дочерью и женихом ее сидели ночью в саду своем. Залаяла собака, бросилась в кусты. Пращев - за нею и видит: стоит в кустах Середа, отдавая ему честь. "Что, Середа, настал день смерти моей?"-"Так точно, ваше благородие!"

- Вот это - дисциплина! - восхищенно сказал Юрин, но иронический возглас его не прервал настойчивого течения рассказа:

- Пращев исповедался, причастился, сделал все распоряжения, а утром к его ногам бросилась жена повара, его крепостная, за нею гнался [повар] с ножом в руках. Он вонзил нож не в жену, а в живот Пращева, от чего тот немедленно скончался.

- Страшно жить, Тося! - вскричал Юрин.

- Страшно - слушать, а жить... жить-то не страшно, - ответила она, начиная убирать чайную посуду со стола.

В гостиной Ногайцев громко, тоскливо жаловался:

- Это не игра, а - уголовщина. Предательство. Дронов - хохотал, а рыжая дама захлебывалась звонким смехом, и сокрушенно мычала Орехова.

- Вы, господин Юрин, все иронизируете, - заговорил Краснов, передвигая Тосе вымытые чашки. - Я, видимо, кажусь вам идиотом...

- Диагноз приблизительно верный.

- Вот видите, вам уже хочется оскорбить меня...

- Тем, что я считаю ваше самоопределение правильным? - спросил Юрин.

- Ага, вы уже отняли слово приблизительно! Самгин поморщился, думая:

"Кажется, начнут ругаться".

И действительно, Краснов заговорил голосом повышенным и шипящим, как бы втягивая воздух сквозь зубы.

- Вам, человеку опасно, неизлечимо больному, следовало бы...

- Умереть, - докончил Юрин. - Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и смерть - мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда не принесет. А вот вы - вредное... лицо. Как вспомнишь, что вы - профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее попов... - Юрин подумал и сказал просительно, с юмором:- Очень хочется, чтоб вы померли раньше меня, сегодня бы! Сейчас...

- Убейте, - предложил Краснов, медленно, как бы с трудом выпрямив шею, подняв лицо. Голубовато блеснули узкие глазки.

- Сил нет, - ответил Юрин.

Держа в руках самовар, Тося сказала негромко:

- Вы - что? С ума сошли? Прошу прекратить эти... шуточки. Тебе, Женя, вредно сердиться, вина пьешь ты много. Да и куришь.

Самгин, поправив очки, взглянул на нее удивленно, он не ожидал, что эта женщина способна говорить таким грубо властным тоном. Еще более удивительно было, что ее послушали, Краснов даже попросил:

- Извините...

- Лучше помогите-ка мне стол накрыть, ужинать пора. Картежники, вы скоро?

Поставив самовар на столик рядом с буфетом, раскладывая салфетки, она обратилась к Самгину:

- Одни играют в карты, другие словами, а вы - молчите, точно иностранец. А лицо у вас - обыкновенное, и человек вы, должно быть, сухой, горячий, упрямый- да?

- Не знаю. Я еще не познал самого себя, - неожиданно произнес Самгин, и ему показалось, что он сказал правду.