Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

"Демократия, - соображал Клим Иванович Самгин, проходя мимо фантастически толстых фигур дворников у ворот каменных домов. - Заслуживают ли эти люди, чтоб я встал во главе их?" Речь Розы Грейман, Поярков, поведение Таисьи - все это само собою слагалось в нечто единое и нежелаемое. Вспомнились слова кадета, которые Самгин мимоходом поймал в вестибюле Государственной думы: "Признаки новой мобилизации сил, враждебных здравому смыслу".

"Да, - соображал Самгин. - Возможно, что где-то действует Кутузов. Если не арестован в Москве в числе "семерки" ЦК. Еврейка эта, видимо, злое существо. Большевичка. Что такое Шемякин? Таисья, конечно, уйдет к нему. Если он позовет ее. Нет, будет полезнее, если я займусь литературой. Газета не уйдет. Когда я приобрету имя в литературе, - можно будет подумать и о газете. Без Дронова. Да, да, без него..."

Это было одно из многих его решений, с ним он и заснул.

Но поутру, лежа в постели, раскуривая первую папиросу, он подумал, что Дронов - полезное животное. Вот, например, он умеет доставать где-то замечательно вкусный табак. На новоселье подарил отличный пейзаж Крымова, и, вероятно, он же посоветовал Таисье подарить этюд Жуковского - сосны, голубые тени на снегу. Пышное лето, такая же пышная зима.

Сквозь занавесь окна светило солнце, в комнате свежо, за окном, должно быть, сверкает первый зимний день, ночью, должно быть, выпал снег. Вставать не хотелось. В соседней комнате мягко топала Агафья. Клим Иванович Самгин крикнул:

- Дайте кофе сюда. "Да, Дронов - полезен. Как Санчо Панса. Хотя я и не дон-Кихот. Он - неглуп, Иван".

Дронов заочно знакомил его с присяжным поверенным Антоном Сергеевичем Прозоровым:

- Светило не из крупных и - угасающее. Изъеден многими болезнями, и скоро они его доедят до конца. Обжора и бабник. Живет с последней из десятка. Взял ее с эстрады, внушил, что она должна играть в драме, а в драме она оказалась совершенно бездарной и теперь мстит ему за то, что он испортил ей карьеру: не помешай он ей - она была бы знаменита, как Иветт Гильбер. Ежегодно возит его в Париж, - без Парижа она не может жить. Дела у него - запутаны, и предупреждаю - репутация неважная: гонорары - берет, но дважды пропустил сроки апелляции, и в одном случае пришлось уплатить клиенту сумму его иска: совет, рассмотрев жалобу клиента, признал иск бесспорным.

Прозоров оказался мужчиной длинным, тонконогим, со вздутым животом, живот, выпирая из жилета и брюк, показывал белую полосу рубахи. Голова у него была не по росту большая, и в профиль он напоминал гвоздь, изогнутый посредине. На полуголом желтом черепе рассеяны седоватые остатки бывших кудрей ржавого цвета. Щеки украшала борода, ее прямые, редкие волосы на подбородке оканчивались острым клином. Измятое лицо, серые мешки оттягивали веки, обнажали выцветшие мокрые глаза. На переносье длинного, красноватого носа дрожало пенснэ, но Прозоров смотрел через него.

- Что же? Очень хорошо. Я - рад помочь коллеге. Иван Матвеич подробно рассказал мне... Я отберу дела, которые требуют... То есть несколько залежались... Пожалуйста.

Он смотрел на Самгина растерянно, даже как будто испуганно, выдувал воздух носом, вздыхал, вытирал глаза платком.

- Познакомил бы вас с женой, но она поехала в Новгород, там - какая-то церковь замечательная. Она у меня искусством увлекается, теперь искусство в моде... молодежь развлекаться хочет, устала от демонстраций, конституции, революции.

Он пугливо зашевелился в кресле, наморщил нос, сбросив с него пенснэ, и поспешно добавил:

- Я, конечно не отрицаю... Но "делу время, а потехе - час". Вот наступил час потехи. Это - нормально.

Было в нем, в костюме и в словах, что-то неряшливое, неуверенное, а вокруг его, в кабинете, неуютно, тесно, стоял запах бумажной пыли.

- Письмоводитель у меня - Миронов, юноша неглупый, милейший, хотя бездельник. Вот-с.

Он устало вздохнул и посмотрел на Самгина так, что тот понял:

"Уйди. Надоел ты мне".

Когда Самгин пришел знакомиться с делами, его встретил франтовато одетый молодой человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой на смуглом лице. Прищурив черные глаза, он сообщил, что патрон нездоров, не выйдет, затем, указав на две стопы бумаг в синих обложках с надписью "Дело", сказал:

- Это он предлагает вашему вниманию. Я вам не нужен?

- Нет.

Юноша шаркнул ногой по полу, исчез, а Самгин, развернув "Дело о взыскании крестьянами Уховыми Иваном и Пелагеей с пот. почет, гражданина Левашова убытков за увечье", углубился в изучение дела. Оказалось, что гражданин, проезжая на паре собственных лошадей, переломил крестьянину ногу, помял ребра и причинил сотрясение мозга, вследствие чего крестьянин Алексей Ухов, ломовой извозчик, - помер. Отец и жена умершего желают получить с гражданина 5000 рублей. Дело рассматривалось в окружном суде, в иске отказано, подана апелляция. Из полицейского протокола Самгин увидал, что иск - безнадежен. На обороте дела он прочитал подсчет гонорара, полученного Прозоровым: 140 р.

"Дело о нарушении контракта фабрикантом Келлер..."

За спиною Самгина открылась дверь и повеяло крепкими духами. Затем около него явилась женщина среднего роста, в пестром облаке шелка, кружев, в меховой накидке на плечах, в тяжелой чалме волос, окрашенных в рыжий цвет, румяная, с задорно вздернутым носом, синеватыми глазами, с веселой искрой в них. Ее накрашенный рот улыбался, обнажая мелкие мышиные зубы, вообще она была ослепительно ярка.

- Елена Викентьевна, - сказала она, протянув коротенькую пухлую ручку, и пригласила Самгина завтракать.

Завтракали очень разнообразно и вкусно. Пили водку пополам с "пикон", пили вино, и Клим Иванович Самгин с удовольствием узнал немало интереснейших новостей из жизни высших сфер.

Первая из них: посланник Соединенных Штатов Америки в Париже заявил русскому послу Нелидову, что, так как жена графа Ностиц до замужества показывалась в Лондоне, в аквариуме какого-то мюзик-холла, голая, с рыбьим хвостом, - дипломатический корпус Парижа не может признать эту даму достойной быть принятой в его круге.

- Вы понимаете, какой скандал? Ностиц. Он, кажется, помощник посла. Вообще - персона важная. Нет - вы подумайте [о] нашем престиже за границей. Послы - женятся на дамах с рыбьими хвостами...

Она засмеялась звонко, "рассыпчатым" смехом, очень приятным, а затем сообщила, что у молодой царицы развивается истерия и - нарывы на ногах.

- Все это - последствия ее ненормальных отношений с Вырубовой. Не понимаю лесбианок, - сказала она, передернув плечами. - И там еще - этот беглый монах, Распутин. Хотя он, кажется, даже не монах, а простой деревенский мельник.

Она со вкусом, но и с оттенком пренебрежения произносила слова "придворные сферы", "наша аристократия", и можно было подумать, что она "вращалась" в этих сферах и среди аристократии. Подчеркнуто презрительно она говорила о министрах: