Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

- Розанов - брехун, чувственник и еретик, здесь неуместен. Место ему уготовано в аду. - И, зло вспыхнувшими глазами покосясь в сторону Самгина, небрежно пробормотал:

- Есть две ответственности: пред богом и пред диаволом. Смешивать их в одну-преступно. Умолчу о том, что и неумно.

Он облизал губы, потом вытер их платком и обратился к Елене.

- Возвращаясь к Толстому - добавлю: он учил думать, если можно назвать учением его мысли вслух о себе самом. Но он никогда не учил жить, не учил этому даже и в так называемых произведениях художественных, в словесной игре, именуемой искусством.. Высшее искусство - это искусство жить в, благолепии единства плоти и духа. Не отрывай чувства от ума, иначе жизнь твоя превратится в цепь неосмысленных случайностей и - погибнешь!

"Цепь неосмысленных случайностей" - это он взял у Льва Шестова", отметил Самгин.

Клим Иванович не помнил себя раздраженным и озлобленным до такой степени, как был озлоблен в эти минуты. Раздражало и даже возбуждало брезгливость поглощение Томилиным сладостей, он почти непрерывно и как бы автоматически подавал их пухлыми пальцами в толстогубый рот, должно быть, эта равнодушная жвачка и заставляла вероучителя цедить слова сквозь зубы. Проповедь его звучала равнодушно, и в этом равнодушии, ясно для Самгина, звучало пренебрежительное отношение к нему. Смысл проповеди бывшего учителя не интересовал, не задевал Самгина. Климу Ивановичу уже знакомо было нечто подобное, вопрос о достоверности знания, сдвиг мысли в сторону религии, метафизики-все это очень в моде. Но было что-то обидное в том, что Томилин оказался так резко не похожим на того, каким был в молодости. Обрывая краткие замечания и вставки Пыльникова, Твердохлебова, бывший репетитор не замечал Самгина, и похоже было, что он делает это нарочно.

"Он мстит мне? За что? - подумал Самгин, вспомнил, как этот рыжий сластоежка стоял на коленях пред его матерью, и решил: - Не может быть. Варавка любил издеваться над ним..."

- "Человек рождается на страдание, как искра, чтоб устремиться вверх", - с восторгом вскричал маленький Твердохлебов, и его личико сморщилось, стало еще меньше. Обнажая шоколадную конфекту, соскабливая с нее ногтем бумажку, Томилин погасил восторг этого человечка холодными словами:

- Не все в книге Иова мы должны понимать так прямолинейно, как написано, ибо эта книга иной расы и крови, - расы, непростительно согрешившей пред господом и еще милостиво наказанной...

Он встал и оказался похожим на бочку, облеченную в нечто темносерое, суконное, среднее между сюртуком и поддевкой. Выкатив глаза, он взглянул на стенные часы, крякнул, погладил ладонью щеку.

- Мне - пора. Надо немного подготовиться, в девять читаю в одном доме о судьбе, как ее понимает народ, и о предопределении, как о нем учит церковь.

Поцеловал руку хозяйки, остальным кивнул головой и пошел, тяжело шаркая ногами; хозяйка последовала за ним.

- Замечательно! - вполголоса сказал Твердохлебов.

- Весьма умный человек, - согласился Пыльников.

- А-какая эрудиция! Возвратилась хозяйка.

- Оригинален? - спросила она и сама ответила: - Очень.

А Пыльников сказал Самгину:

- У Елены Викентьевны удивительный дар находить и собирать вокруг себя людей исключительно интересных...

- Счастлив, что нахожусь в их среде, - озлобленно и не скрывая иронии произнес Самгин. Елена усмехнулась, глядя на него.

- Ого, вы кусаетесь?

- Нет, право же, он недюжинный, - примирительно заговорила она. - Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: всё купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете, в ресторанах философствовал за угощение...

Самгин слушал ее с удовольствием, ее слова освежали и успокаивали его, а выслушав дальнейшее, он даже тихонько засмеялся.

- Можете себе представить: подходит к вам эдакий страшный и предлагает: не желаете ли, бытие божие докажу? И за полбутылки водки утверждал и отвергал, доказывал. Очень забавно. Его будто бы даже били, отправляли в полицию... Но, вот видите, оказалось, что он... что-то значит! Философ, да?

- Весьма оригинальный, - грустно сказал Пыльников, а Клим Иванович Самгин с удовольствием посмотрел на лица Пыльникова и Твердохлебова, они как будто несколько поблекли. Пыльников надул губы и слушал разочарованно, а маленький человечек, передернув плечами, пробормотал:

- Испытание! Я - про алкоголизм. Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - "е спасешься.

- Мой муж - старый народник, - оживленно продолжала Елена,-Он любит все это: самородков, самоучек... Самоубийц, кажется, не любит. Самодержавие тоже не любит, это уж такая старинная будничная привычка, как чай пить. Я его понимаю: люди, отшлифованные гимназией, университетом, довольно однообразны, думают по книгам, а вот такие... храбрецы вламываются во все за свой страх. Варвары... Я- за варваров, с ними не скучно!

- Елена Викентьевна! - взвыл Твердохлебов, подскочив на стуле. -Это говорите вы, вы, в гостиной которой собирается цвет...

- Едена Викентьевна шутит, - объяснил Пыльников, но слова его звучали вопросительно.

- Вот какой догадливый, - сказала женщина, обращаясь к Самгину; он встал, протянул ей руку.

- Ой, нет! Не отпущу, у меня к вам есть дело... Те двое помяли, что они-лишние, поцеловали ее пухлую ручку с кольцами на розовых пальчиках и ушли. Елена несколько секунд пристально, с улыбкой в глазах рассматривала Самгина, затем скорчила рожицу в комически печальную гримасу и, вздохнув, спросила:

- Будем говорить о Толстом?

- Это - необязательно, - сказал Самгин.

- Спасибо. О Толстом я говорила уже четыре раза, не считая бесед по телефону. Дорогой Клим Иванович - в доме нет денег и довольно много мелких неоплаченных счетов. Нельзя ли поскорее получить гонорар за дело, выигранное вами?

- Я постараюсь.

- Пожалуйста, постарайтесь! Вот и все. Но это не значит, что вы должны уходить.

Она предложила перейти в гостиную. Ходила она легко и плавно, пружинистым танцующим шагом, одета она в платье оранжевого цвета, широкое, точно плащ. На ходу она смешно размахивала руками, оправляя платье, а казалось, что она отталкивает что-то.

"Приятная, - сказал себе Самгин и подумал: - она прячется в широкие платья, вероятно, потому, что у нее плохая фигура". Он был очень благодарен ей за то, что она рассказала о Томилине, и смотрел на нее ласково, насколько это было доступно ему.

Гостиная освещалась лампой, заключенной в фонарь ажурной персидской меди, и все в комнате было покрыто мелким узором теней. По стенам на маленьких полочках тускло блестели медные кувшины, чаши, вазы, и это обилие меди заставило Самгина подумать: