Максим Горький - Жизнь ненужного человека

- Замечаете вы, - тихо говорила девушка, - как быстро люди знакомятся? Все ищут друзей, находят их, все становятся доверчивее, смелее.

Её слова точно улыбались. Не решаясь посмотреть в лицо Ольги, Климков следил за её тенью на стене и рисовал на тени голубые глаза, небольшой рот с бледными губами, лицо, немного усталое, мягкое и доброе.

"Сказать ей теперь, что всё это фокус, чтобы погубить её?" - спрашивал он сам себя.

И отвечал:

"Выгонит. Обругает и выгонит".

- Вы Зимина - столяра - не знаете? - вдруг спросил он.

- Нет. А что?

Евсей тяжко вздохнул.

- Так. Тоже - хороший человек.

"Если бы она знала столяра, - медленно соображал Климков, - я бы научил её - пусть спросит его обо мне. Тогда бы..."

Ему показалось, что стул опускается под ним и тошнота сейчас хлынет в горло. Он откашлялся, осмотрел комнату, бедную, маленькую. В окно смотрела луна, круглая, точно лицо Якова, огонь лампы казался досадно лишним.

"Погашу свет, встану перед ней на колени, обниму ноги и всё скажу. А она мне даст пинка?.."

Но это его не остановило. Он тяжело поднялся со стула, протянул руку к лампе, рука вяло опустилась, ноги вздрогнули, он покачнулся.

- Что вы? - спросила Ольга.

Желая ответить, Климков тихо завыл, встал на колени и начал хватать её платье дрожащими руками. Она упёрлась в лоб его горячей ладонью, другой рукой взяла за плечо, спрятала ноги под стул и строго заговорила:

- Нет, нет! А-ай, как это нехорошо... Я не могу... Ну, встаньте же!..

Теплота её тела будила в нём чувственное желание, и толчки рук её он воспринимал, как возбуждающие ласки...

"Не святая!" - мелькнуло у него в уме, и он начал обнимать колени девушки сильнее.

- Я говорю вам - встаньте! - крикнула она, уже не убеждая, а приказывая.

Он встал, не успев ничего сказать.

- Поймите, - бормотал он, разводя руками.

- Да, да, я понимаю... Боже мой! Всегда это на дороге! - воскликнула она и, посмотрев в лицо ему, сурово сказала: - Мне надоело это!

Она встала у окна, между нею и Евсеем стоял стол. Холодное недоумение обняло сердце Климкова, обидный стыд тихо жёг его.

- Вы ко мне не ходите... Пожалуйста...

Евсей взял шапку, накинул на плечи пальто и, согнувшись, ушёл.

Через несколько минут он сидел на лавке у ворот какого-то дома и бормотал, искусственно напрягаясь:

- Сволочь...

Припоминая позорные для женщины слова, он покрывал ими стройную высокую фигуру Ольги, желая испачкать грязью всю её, затемнить с ног до головы. Но ругательства не приставали к ней, и хотя Евсей упорно будил в себе злость, но чувствовал только обиду.

Смотрел на круглый одинокий шар луны - она двигалась по небу толчками, точно прыгала, как большой светлый мяч, и он слышал тихий звук её движения, подобный ударам сердца. Не любил он этот бледный, тоскующий шар, всегда в тяжёлые минуты жизни как бы наблюдавший за ним с холодной настойчивостью. Было поздно, но город ещё не спал, отовсюду неслись разные звуки.

"Раньше ночи были спокойнее", - подумал Климков, встал и пошёл, не надевая пальто в рукава, сдвинув шапку на затылок.

"Ну, хорошо, - подожди! - думал он. - Выдам их и попрошу, чтобы меня перевели в другой город..."

В три приёма он передал Макарову несколько пакетов шрифта, узнал о квартире, где будет устроена типография, и удостоился от Саши публичной похвалы:

- Молодчина! Получишь награду...

Евсей отнёсся к его похвале равнодушно, а когда Саша ушёл, ему бросилось в глаза острое, похудевшее лицо Маклакова - шпион, сидя в тёмном углу комнаты на диване, смотрел оттуда в лицо Евсея, покручивая свои усы. Во взгляде его было что-то задевшее Евсея, он отвернулся в сторону.

- Климков, поди сюда! - позвал шпион. Климков подошёл, сел рядом.

- Правда, что ты брата своего выдаёшь? - спросил Маклаков негромко.

- Двоюродного...

- Не жалко?

- Нет...

И вспомнив слова, которые часто говорило начальство, Евсей тихо повторил их:

- У нас - как у солдат - нет ни матери, ни отца, ни братьев, только враги царя и отечества...

- Ну, конечно! - сказал Маклаков и усмехнулся. По голосу и усмешке Климков чувствовал, что шпион издевается над ним. Он обиделся.

- Может быть, мне и жалко, но когда я должен служить честно и верно...

- Я ведь не спорю, чудак!

Потом он закурил папиросу и спросил Евсея:

- Ты что сидишь тут?

- Так, - делать нечего...

Маклаков хлопнул его по колену и сказал:

- Несчастный ты человечек!

Евсей встал.

- Тимофей Васильевич...

- Что?

- Скажите мне...

- Что сказать?

- Я не знаю...

- Ну, и я тоже.

Климков шёпотом пробормотал:

- Мне жалко брата!.. И ещё одна девица там... Они все - лучше нас, ей-богу!

Шпион тоже встал на ноги, потянулся и, шагая к двери, холодно произнёс:

- Пойди ты к чёрту...

XVII

Подошла ночь, когда решено было арестовать Ольгу, Якова и всех, кто был связан с ними по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, - там живёт большой рыжебородый человек Костя с женой, рябоватой и толстой, а за прислугу у них - Ольга. У Кости голова была гладко острижена, а у жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею людьми не в своём уме и как будто долго лежали в больнице.

- Какие страшные! - заметил он, когда Яков указал ему этих людей в квартире Макарова.

Яков, любя похвастаться знакомствами, гордо тряхнул кудрявой головой и важно объяснил:

- От своей трудной жизни! Работают в подвалах, по ночам, сырость, воздуху мало. Отдыхают - в тюрьмах, - от этого всяк наизнанку вывернется.

Климкову захотелось в последний раз взглянуть на Ольгу; он узнал, какими улицами повезут арестованных в тюрьму, и пошёл встречу им, стараясь убедить себя, что его не трогает всё это, и думая о девушке:

"Наверное, испугается. Плакать будет..."

Шёл он, как всегда, держась в тени, пробовал беззаботно свистать, но не мог остановить стройного течения воспоминаний об Ольге, - видел её спокойное лицо, верующие глаза, слышал немного надорванный голос, помнил слова:

"Вы напрасно так нехорошо говорите о людях, Климков. Разве вам не в чем упрекнуть себя?"

Слушая её, он всегда чувствовал, что Ольга говорит верно. И теперь у него тоже не было причин сомневаться этом, но было голое желание видеть её испуганной, жалкой, в слезах.

Вдали затрещали по камням колёса экипажа, застучали подковы. Климков прижался к воротам и ждал. Мимо него проехала карета, он безучастно посмотрел на неё, увидел два хмурых лица, седую бороду кучера, большие усы околодочного рядом с нею.

"Вот и всё! - подумал он. - И не пришлось увидеть её..."

Но в конце улицы снова дребезжал экипаж, он катился торопливо, были слышны удары кнута о тело лошади и её усталое сопение. Ему казалось, что звуки неподвижно повисли в воздухе и будут висеть так всегда.