Максим Горький - Жизнь ненужного человека

Кутаясь в платок, в пролётке сидела Ольга рядом с молодым жандармом, на козлах, рядом с извозчиком, торчал городовой. Мелькнуло знакомое лицо, белое и доброе; Евсей скорее понял, чем увидал, что Ольга совершенно спокойна, нимало не испугана. Он почему-то вдруг обрадовался и, как бы возражая неприятному собеседнику, мысленно сказал:

"Она - не заплачет!"

Закрыв глаза, простоял ещё несколько времени, потом услышал шаги, звон шпор, понял, что это ведут арестованных мужчин, сорвался с места и, стараясь не топать ногами, быстро побежал по улице, свернул за угол и, усталый и облитый потом, явился к себе домой.

Вечером на другой день Филипп Филиппович, обливая его синими лучами, говорил торжественно, ещё более тонким голосом, чем всегда:

- Поздравляю тебя, Климков, с добрым успехом и желаю, чтобы этот успех был первым звеном в длинной цепи удач!

Климков переступил с ноги на ногу и тихонько развёл руками, точно желая освободить себя из невидимых пут.

В комнате было несколько шпионов, они молча слушали звук пилы и смотрели на Евсея, он чувствовал их взгляды на своей коже, и это было неловко.

Когда начальник кончил говорить, Евсей тихо попросил его о переводе в другой город.

- Ну, ерунда, брат! - сухо сказал Филипп Филиппович. - Стыдно быть трусом. Что такое? Первое удачное дело - и бежать? Я сам знаю, когда нужно перевести... Ступай!

Награду ему дал Саша.

- Эй, ты, сморчок! - позвал он его. - На вот, получи...

Коснувшись своей влажной, жёлтой рукой руки Евсея, он сунул ему бумажку и ушёл прочь. Подскочил Яков Зарубин.

- Сколько?

- Двадцать пять рублей, - ответил Климков, развёртывая билет непослушными пальцами.

- А сколько людей было?

- Семеро...

Зарубин поднял глаза к потолку и забормотал:

- Трижды семь - двадцать один, четыре на семь - по три с полтиной!

Он тихонько свистнул и, оглянувшись, шёпотом сообщил:

- Саше - полтораста дали, да счёт расходов он представил по этому делу в шестьдесят три рубля. Надувают нас, дураков! Ну, что же, угощай на радостях...

- Идём, - сказал Климков, искоса поглядывая на деньги и не решаясь положить их в карман.

Пошли, и дорогою Зарубин деловито заговорил:

- А всё-таки, видно, твои люди дрянь были...

- Почему это? - обидчиво спросил Климков. - Вовсе не дрянь...

- Мало дали за них, мало! Я ведь знаю порядки, меня не обманешь, нет! Красавин одного революционера поймал, - сто рублей получил здесь, да из Петербурга прислали сто! Соловьеву - за нелегальную барыню - семьдесят пять. Видишь? А Маклаков? Положим, он ловит адвокатов, профессоров, писателей, им цена особая.

Он говорил не уставая, Климков был доволен его болтовнёй, она мешала ему думать.

Пришли в публичный дом. Зарубин крикливым голосом завсегдатая начал спрашивать у высокой, худой и кривой экономки:

- Лида здорова? А - Капа? Вот, Евсей, ты познакомься с Капой, - это такая девица! Изверг! Она тебя тому научит, чего ты во сто лет без неё не узнаешь. Дайте нам лимонаду и коньяку. Прежде всего, Евсей, надо хватить коньяку с лимонадом - это вроде шампанского, сразу поднимешься на дыбы!

- Мне всё равно, - ответил Климков.

Дом был дорогой, на окнах висели пышные занавески, мебель казалась Евсею необыкновенной, красиво одетые девицы - гордыми и неприступными; всё это смущало его. Он жался в угол, уступая дорогу девицам, они как будто не замечали его, проходя мимо и касаясь своими юбками его ног. Лениво проплывало подавляющими массами полуголое тело, ворочались в орбитах подведённые глаза.

- Студенты? - спросила рыжая девица подругу, толстую брюнетку с высокой голой грудью и голубой лентой на шее. Та что-то шепнула в ухо ей, рыжая сделала Евсею гримасу, он отвернулся от неё и сказал Зарубину недовольно:

- Знают, кто мы...

- А как же! Конечно! Потому и берут за вход половину цены, и скидка со счёта двадцать пять процентов.

Евсей выпил два бокала шипучего, вкусного напитка, и хотя ему не стало веселее, но окружающее сделалось более безразличным.

К ним за стол сели две девицы - высокая, крепкая Лидия и огромная, тяжёлая Капитолина. Голова Лидии была несоразмерно с телом маленькая, лоб узкий, острый, сильно выдвинутый подбородок и круглый рот с мелкими зубами рыбы, глаза тёмные и хитрые, а Капитолина казалась сложенной из нескольких шаров разной величины; выпученные глаза её были тоже шарообразны и мутны, как у слепой.

Чёрненький, неугомонный, подобно мухе, Зарубин вертел головой, двигал ногами, его тонкие, тёмные руки летали над столом, он всё хватал, щупал, обнюхивал. Евсей вдруг почувствовал, что Зарубин вызывает у него тяжёлое, тупое раздражение.

"Мерзавец! - думал он. - За мои деньги привёл мне урода, а себе красивую выбрал".

Он налил рюмку коньяку, проглотил её и, обожжённый, открыл рот, вращая глазами.

- Ловко? - воскликнул Яков.

Девицы засмеялись, и на минуту Евсей оглох и ослеп, точно заснул.

- Вот, Евсей, Лида, мой верный друг, умница и разумница!- разбудил его Зарубин, дёргая за рукав. - Когда я заслужу внимание начальства, я её возьму отсюда, женюсь на ней и пристрою к своему торговому делу. Так, Лидочка?

- Поживём - увидим, - ответила девица, томно скосив на него свои масляные глаза.

- Ты что молчишь, дружок? - басом спросила Капитолина, хлопая по плечу Евсея тяжёлой рукой.

- Она всем говорит - ты, - заметил Яков.

- Это мне все равно! - сказал Евсей, не глядя на девицу и отодвигаясь от неё. - Только - скажи ей, что она мне не нравится и пускай уйдёт...

Несколько секунд все молчали.

- Чёрт с вами! - густо и спокойно сказала Капитолина и, упираясь рукой в стол, медленно подняла со стула своё тяжёлое тело.

Евсею стало досадно, что она не обиделась, он взглянул на неё и проговорил:

- Вроде слона, какая-то...

- Аи, как это невежливо! - с сожалением вскричала Лидия.

- Да, Евсей, это, брат, невежливо! - убеждённо подтвердил Зарубин. Капитолина Николаевна девица замечательная, и все понимающие люди её ценят.

- А мне всё равно, - сказал Евсей. - Я хочу пива!

- Эй, пива! - крикнул Зарубин. - Капочка, будьте любезны, похлопочите насчёт пива.

Толстая девица повернулась и, шаркая ногами по полу, молча ушла, а Зарубин, наклонясь к Евсею, вкрадчиво и поучительно начал:

- Видишь ли что, Евсей, конечно, здесь заведение и прочее. Но девицы такие же люди, как мы с тобой, - зачем их обижать бесполезной грубостью?

- Отстань! - сказал Климков.

Ему хотелось, чтобы вокруг было тихо, чтобы девицы перестали плавать в воздухе, как скучные клочья весенней тучи, и бритый тапёр с тёмно-синим лицом утопленника не тыкал пальцами в жёлтые зубы рояля, похожего на челюсть чудовища, которое громко и визгливо хохотало. Хотелось, чтобы все молча сели на стулья и сидели неподвижно, чтобы занавески на окнах не шевелились так странно, как будто с улицы их дёргает невидимая, неприязненная рука. И пусть в дверях встанет Ольга, одетая в белое, тогда он поднимется, обойдёт всю комнату и каждого человека с размаху ударит по лицу, - пусть Ольга видит, что ему противны все они.