Николай Горбачев - Ракеты и подснежники

Кивнув Стрепетову, уступившему место, замполит сел, снял шапку.

Губы Буланкина на темно-красном возбужденном лице ядовито покривились.

-- Тоже на путь праведный наставлять будете? -- Он вызывающе смотрел на Молозова, сложив руки крест-накрест на груди.

Молозов не рассердился, рука его скользнула по короткой щетке волос и будто натянула кожу лица: на нем проступили острые скулы.

-- Что ж, на праведный путь вам, товарищ старший лейтенант, давно пора встать, -- спокойно сказал Молозов, но, похоже, это самообладание давалось ему нелегко. -- Если об этом говорили товарищи, то говорили правду. А вот усмешка... Не делайте хорошей мины при плохой игре. Она вам не удается. Мне, мол, море по колено, вот я какой герой -- преступления совершаю! Так? А посмотреть в глаза людям прямо не можете. Потому что, как у всякого преступника, совесть не чиста. Плохо вы можете кончить, Буланкин. Жалко. Такие уж мы, советские люди: уговариваем, даже упрашиваем заблудшего, стараемся открыть ему глаза, помочь словом и делом. А увидим, что он неисправим, что окончательно встал на неверный путь, -- сурово караем. Беритесь за ум, работайте, учитесь. Вот старшина Филипчук старше вас почти на два года, а обгонит: экстерном сдает за девятый и десятый классы, потом -- в институт, на заочное отделение. Инженером станет. И вашим бы этот путь мог быть.

Буланкин молча ногой в носке чертил на байковом коврике, недобро осклабился:

-- Как говорится, все остается в силе. Подам четвертый рапорт. А о Филипчуке -- бабка надвое сказала...

-- Дело ваше. -- Брови замполита дернулись, он надел шапку. -- Только имейте в виду одно... -- Помолчал, словно обдумывая что-то, и продолжал: --Мы идем в новый мир. Дел у нас невпроворот. И недоброжелателей, прямых врагов -- тоже хоть отбавляй! Торопиться нам надо. Вот поэтому-то и недостатков ворох, и поступать иногда приходится еще не так, как хотим, а как надо. Зачинатели нового, как о том гласит история, всегда шли на самопожертвование. В первую очередь они не о себе думали, а о потомстве, об устройстве для него лучшей жизни, более счастливой доли. Мы-то ведь среди них. И нам мешает не только тот, кто явно не хочет идти, но и тот, кто свертывает на легкую тропку, и даже -- кто просто ноет, хотя и идет. Подумайте, Буланкин! -- Он поднялся и шагнул было к двери, но обернулся: --Да, относительно стирки... Завтра сдайте белье старшине Филипчуку. Будем возить в город, в прачечную.

Я вышел вслед за майором. Юрка задержался в комнате, и до меня донеслись с расстановкой негромко сказанные слова:

-- Смотри. Таких без всякого просто дубасят в темном углу.

Шагнув за дверь, он прикрыл ее за собой.

Возможно, Молозов не слышал сказанного Юркой или сделал вид, что не слышал, -- он даже не обернулся. На крыльце молча закурил. Метнувшееся в темноте пламя спички осветило лицо. Видно, он был удручен и расстроен разговором. Прервал молчание:

-- Тренировка по боевой работе на завтра подтверждается. Из штаба полка звонили. Как у вас, Пономарев, с хитрым блоком? Настроили?

-- Там-то порядок, а вот что с ним делать, товарищ майор? -- Юрка сказал это упавшим голосом, в темноте мотнул головой. -- Он же всех нас подводит! Какое тут соревнование с соседями?

Молозов с внезапной веселостью посоветовал:

-- А вы преждевременно не нойте. Со щитом или на щите! Это был девиз женщин, хотя и спартанок...

Мы попрощались. Похрустывала под ногами утоптанная дорожка: к ночи успел покрепчать морозец. Но уходил я не с легкой душой. Было чувство обиды на себя: "боя" Буланкину мы не дали. И то, что высказали ему правду, как того хотел Юрка, ничего не прибавило. Стоит на своем. Перпендикулярный к земле столб. Упрямец. Как он кончит?

8

Невольно остановился у порога: после квартиры холостяков мне показалось -- попал в рай. В комнате было тепло, чисто. На столе -- свежая белая скатерть, в углу на тумбочке, застеленной цветной салфеткой, разместились коробочки духов и пудры, баночки с кремом, круглое зеркальце на гнутой ножке-ручке -- весь арсенал Наташкиной косметики. Сама Наташка лежала в ночной розовой с кружевами сорочке, читала. А постельное белье, крахмальное, с голубоватым отливом, наверное, шуршит и приятно похрустывает, как ватман. Возможно, в эту минуту впервые я осознал цену тепла, уюта, который стал мне вдруг доступен и понятен, -- он, оказывается, может приносить вот такую радость. Я так и стоял не двигаясь, и все, что беспокоило перед этим: разговор с Буланкиным, осадок от него. -- все отошло, забылось. Есть хороший труд, радостный, удовлетворяющий, а сегодня он и был у нас со Скибой таким. Да, труд, и вот любовь, уют -- и уже чаша человеческого счастья полна! Нет, мелки и смешны бывают люди, когда они тщатся взмыть в облака, а сами слепы и глухи к чудесному окружающему, не умеют найти в нем радость и счастье, которое рядом с ними.

-- Ох, Наташа, у нас так хорошо, что, кажется, в рай попал!

-- Правда? -- живо откликнулась она. -- Преувеличиваешь, Костя!

-- Нисколечко!

Она отложила журнал. Я присел рядом на кровать, заглянув, спросил:

-- "Триумфальная арка"? Ремарковские герои-одиночки с безысходной судьбой... Мне они не по духу.

Она недовольно повела тонкими крутыми дужками бровей:

-- Кому что нравится. Если тебе не нравится, то ведь это не значит, что плохо. -- Большие глаза ее сузились, взгляд был направлен мимо меня, за нашу комнату, городок, за тайгу, куда-то далеко. Рука с книгой опустилась на подушку. -- Швейцария, Ницца, Монако, увеселительные поездки, голубое море, завтраки под открытым небом на веранде горного ресторана... Совсем другая жизнь!

Я расхохотался:

-- Да ты, Наташа, умеешь взмывать в облака!

-- А ты... умеешь быть злым.

-- Ну, ну. -- Прижался щекой к ее щеке. -- Не буду больше. Только скажу, что с милой и в шалаше рай и красивая жизнь. Вот как у меня. Без Франции, Швейцарии, а в нашей "медвежьей берлоге".

Она будто не слышала, что я сказал. Мысли ее были заняты чем-то своим.

-- Жизнь у человека коротка, а еще короче его возможности, -- наконец произнесла она спокойно, в раздумье. -- А ведь есть же у нее избранники, кому она дает многое... Говорю, коротка... Но зачем она продолжительная, если все -- только в сказках, снах, а действительность однообразна и черства, как корка хлеба? За один день такого избранника можно отдать всю жизнь, но только чтоб все увидеть и прочувствовать!..

Вот тебе и Наташка! Неужели говорит правду? Что ж, вид вполне подобающий, решительный. На чистую кожу лба вдруг легла тень, складки резче очертили ноздри маленького аккуратного носа, выгнулись брови. И только кокетливые, веселые завитки золотистых волос вокруг шеи не вязались с ее строгим видом. Наташкины слова заставили меня задуматься: что это, убеждение или временное настроение, навеянное чтением? В следующую минуту, взяв ее руку в свою, я полушутливо говорю: