Николай Горбачев - Ракеты и подснежники

-- Точно, умничать он мастер, а вот совестью при дележке его обидели!

Мы обернулись на голос. Ивашкин... Но таким его я никогда еще не видел: лицо напряженно-красное, веснушки на переносице будто растворились, полные губы нервно кривились, в глазах -- сердитые искры. Повернув голову, Буланкин выжидательно смотрел на него.

-- Почему ты не выполняешь инструкцию, Буланкин? Почему параметры выставляешь не в номинал, а только в границы допуска? Не хочешь возиться? Проверил, в допуске и -- ладно? -- Голос у Ивашкина от волнения осип. -- Я все терялся, ломал голову: что такое? Длительность то уйдет, то нет. Подстраивал все время. Откуда такое непостоянство? Теперь стало ясно. Но подводишь не меня, не Андронова с Полозовым -- всех! Ведь так, когда понадобится стрелять, возможны большие ошибки, а то и промах. Ракетой в белый свет, как в копеечку... Но самолет-то может лететь с атомной или водородной штукой...

-- А в чем дело? -- спросил Буланкин.

-- В чем? Азбучная истина. В том, что твоя аппаратура связана с моей да и с другими. А конкретно: длительность... зависит от... Ты ее не выставлял в номинал.

Ивашкин, видно, накалился основательно. Техники настороженно слушали разговор. Юрка так и застыл, выпрямившись на скамейке, изломив брови. То, о чем поведал Ивашкин, было действительно недопустимым, возмутительным. Естественный процесс: Буланкин и к технике стал относиться спустя рукава. Но доказать трудно. Формально никакая комиссия не придерется к Буланкину: параметр в допуске... Должно быть, Буланкин сознавал свою неуязвимость, сидел невозмутимо, притопывая ногами под скамейкой, даже скалился.

-- Не выставлял, -- подтвердил он спокойно. -- У меня этот параметр держится железно в допуске. Чего его трогать? А что у тебя там делается, пусть твоя и болит голова. Не вали на здоровую.

-- Здоровая! Да ты понимаешь или нет? Когда у тебя параметр на пределе допуска, мой уже летит к черту. Понял?

Буланкин повернулся к Ивашкину.

-- Собственно, чего тебе надо? -- спросил он с плохо скрытой холодностью. -- Откуда тебе это известно? Сорока на хвосте принесла?

-- Верблюд на ухо шепнул! Ты, говорит, посмотри: не у него ли? Ну и посмотрел, проверил... И поставил в номинал.

-- Совать нос -- рискованно, можно потерять его, -- сверкнул глазами Буланкин. -- Понял?

-- Нет, не понял одного: когда перестанешь безобразничать? А еще так сделаешь, не оставлю даром!

Он повернулся, пошел к кабинам.

Да, Андрей Ивашкин, тихий и вдумчивый... Не только, выходит, умеет незаметно, спокойно возиться у своей аппаратуры, терпеливо сносить домашние невзгоды. Правду говорят: чтобы узнать человека, не один котел каши надо с ним съесть. Должно быть, и для всех эта решимость Ивашкина явилась полной неожиданностью. Даже для самого Буланкина: он сидел понурив голову, закусив нижнюю губу.

-- Пугали лес палками!.. -- огрызнулся он.

Когда Ивашкин скрылся за бруствером, Юрка поднялся, вздохнул. Лицо было каким-то сумным, брови развернулись под углом.

-- Неймется тебе, битому... Смотри, палка-то имеет два конца. Пока она бьет тонким, но может и толстым... Больнее будет.

Он тоже зашагал из курилки. За ним, бросая окурки в яму, один за другим потянулись офицеры. Последними уходили мы с Ореховым. Я перехватил ухмылку Буланкина: он будто хотел сказать: "Плевал я на вашу демонстрацию!" Странно, как это он промолчал, не огрызнулся? Трудно плевать на всех? Трудно, когда начинаешь понимать, что становишься нежелательной персоной. Чудак, достукается окончательно!..

Несколько раз собирался поговорить с операторами о сдаче экзаменов на классного специалиста и все откладывал. До приезда полковой комиссии, которая принимала экзамены, оставалось по графику меньше месяца. Сам главный инженер Стрельников возглавлял ее. Он славился своей дотошностью, и на авось у него еще никому не удавалось проскочить. "Под корень режет инженер-майор, и только!" -- сокрушались солдаты. Чтоб исключить всякие случайности, я и хотел выработать с операторами твердый план подготовки. Дальше откладывать было уже невозможно. Еще вчера, ложась спать после очередного сидения за расчетом прибора и отрывая листок календаря, решил: все, завтра соберу.

Вошел в казарму. Дневальным у тумбочки в коридоре стоял Елисеев. Вид у оператора был скучающий. Завидев меня, он заметно приободрился, вскинул руку к шапке.

-- Сержант Коняев и операторы на месте?

-- Нет, на ужине.

Я остановился в раздумье: уйти и вернуться позднее? Но в это время Елисеев радостно осклабился, показывая крупные, как лопатки, зубы с широкой щелью впереди.

-- Демушкин приехал, товарищ лейтенант.

- Где?!

-- В казарме, на ужин не пошел.

У меня екнуло сердце. Хотя я знал, что Демушкин приедет со дня на день, все же возвращение его из госпиталя оказалось непредвиденным.

Кровати операторов размещались в дальнем левом углу казармы. Здесь было темновато, но я сразу увидел Демушкина: он сидел у окна с книгой на коленях.

-- Здравствуйте, Демушкин!

Он поднялся, радость и вместе с тем смущение появились на лице.

-- Как здоровье, самочувствие? -- спросил я, выслушав его рапорт. -- Да вы садитесь!

Расспрашивая его о госпитале, пристально рассматривал, стараясь понять, изменился ли он. Те же короткие непокорные волосы, лицо бледное, щеки совсем впали и будто присохли к челюстям. Жалость шевельнулась во мне: и ты, Перваков, виноват, что он угодил в госпиталь!..

-- Сам не знаю, как тогда получилось, чумным был, -- произнес Демушкин и опустил голову. -- Всем неприятности принес...

-- Читаете? А что?

Покраснев, он протянул книгу. К удивлению своему, я увидел учебник по радиотехнике. Это оказалось совсем неожиданным.

-- Нравится? -- в замешательстве проговорил я и поправился: --Понимаете?

Учебник предназначался для студентов техникума, и читать его "безнадежному" Демушкину, мне показалось, -- занятие бессмысленное и ненужное.

-- Не все понятно, -- признался он со вздохом и потупился. -- Но хочу изучить, товарищ лейтенант.

-- Вам нравится наша техника? Быть оператором нравится?

Что-то вдруг произошло с Демушкиным: он словно весь загорелся изнутри, белесо-голубые глаза лихорадочно вспыхнули и сузились. Горячо заговорил:

-- Нравится. Очень! Шкафы, лампы, жгуты проводов... Как-то ток идет, бежит, делает работу, какая и человеку не под силу! Импульсы чуть дышат сами, но, поди ж ты, управляют такой махиной -- ракетой! Чудно! А экраны! Мерцают, переливаются, будто ночное небо звездами. Бывает, задумаюсь об этой технике, все представлю -- и аж дух захватит!..

Он осекся, вероятно устыдившись сорвавшегося откровения, и замолчал.

Что ж, какие-то "странные" проблески у солдата видел не только Коняев. И тем не менее моя прежняя решимость -- исправить свою ошибку и перевести его в стартовый расчет -- вдруг поколебалась. Во всяком случае, не сейчас же думать об этом!..