Николай Горбачев - Ракеты и подснежники

Взял ее тонкие пальцы в свои: они у нее были холодные, неживые, а от волнистых волос пахло знакомыми сладковатыми духами.

-- Ты не забыла мой отпуск в Москве? Ту ночь? Помнишь, дурачились на улицах? Я догонял тебя. А старичок... строгий такой. От бессонницы, должно быть, вышел перед утром. Помнишь, как он сказал: "А еще военный!" Я ведь в форме был...

Она наконец отняла руки, выпрямилась, неуверенно отошла снова к тумбочке.

-- Думаю, мне лучше уехать...

-- Наташка!

-- Уехать совсем...

-- Молчи!

-- Это неизбежно.

Слова ее прозвучали точно выстрел. С минуту я молчал, пока мне стал понятен их истинный смысл.

-- Значит, все? -- глухо выдавил я, нарушая молчание.

Острое желание обидеть ее, обидеть зло, до боли, чтоб увидеть смятение, может быть, слезы, подкатилось, помутило голову.

-- Уехать? Что ж, не держу! Тебе недостаточно одной низости и подлости. Сделай еще!

Она закрыла лицо руками, но тут же выпрямилась -- на глазах ее были слезы. С презрительной холодностью сказала:

-- Да, сделаю. И виноват не меньше ты. Завезти в берлогу, оставить одну... А с ним хорошо, интересно.

-- Что?! -- я невольно шагнул к ней.

Она сжала кулаки возле груди, будто готовилась защищаться:

-- Уйди! Оставь меня!

Действительно, уйти... Надвинув шапку, толкнул дверь. Перед глазами мелькнули полное лицо и испуганные глаза отшатнувшейся к стене Ксении Петровны. Она, наверное, все слышала. Пусть так! Все равно.

Юрка Пономарев действительно караулил меня: стоял на крыльце своего дома.

-- Не натворил дел?

Он старался заглянуть в лицо, в голосе его прозвучало сомнение.

-- Нет. Высказались, все точки поставили на места.

-- Не завтракал?

Я не ответил. Он вдруг провел рукой по озабоченному лицу:

-- Эх, дружище!

На позиции шла в полном разгаре тренировка: вращалась антенна станции, медленно вырастали из окопов ракеты, далеко в синей выси легли оставленные самолетами белые инверсионные следы, словно в этих местах содрали полосками голубую кожу неба.

Я углубился в лес. Тайга была мрачно-темной и глухой, навевала печальную грусть. Она чем-то напоминала старое заброшенное кладбище. Истлевшие стволы, бурелом, непроходимый кустарник, спутавшиеся сухие заросли ежевики, малины. Мокрые, с черной, растрескавшейся корой деревья теснились друг к другу, опутанные голыми стеблями лианы, словно старой ржавой проволокой, увешанные грязными космами мха. Изредка с ветвей взлетали с треском и шумом какие-то огромные птицы, исчезали в сумраке чащи. Остро пахло грибной сыростью, где-то гулко стучал черный дятел-желна... Я бродил в зябкой тишине, проваливаясь в слежавшемся, пропитанном водой снегу. Что теперь будет? Как дальше поступать? Сотни вопросов вставали в моей голове, но ни на один из них не было ответа...

Домой вернулся усталый, с тяжестью во всем теле. Ночь, проведенная без сна, пережитое нервное напряжение окончательно валили меня с ног. Наташки в комнате не было,-- вероятно, она что-то делала на кухне. Сняв с кровати матрац, положил его прямо на пол у тумбочки, лег не раздеваясь и укрылся шинелью.

15

Очнувшись, какую-то секунду еще не мог осознать, что произошло. Басовитый звук сирены, быстро замирая, оборвался на низкой ноте. Тревога! Мутно-синяя предрассветная темнота заполняла комнату. Глаза наконец различили на кровати свернувшуюся под одеялом в калачик Наташку, сам я сидел на матраце, расстеленном на полу. "Да, вчерашнее!.." -- наконец с неприятным чувством припомнилось мне.

Часы показывали четыре. Не зажигая света, чтоб не разбудить Наташку, оделся в темноте. А когда доставал из-под кровати чемодан, заготовленный на случай тревоги, с бельем и предметами туалета, показалось, что она проснулась. У порога обернулся. Нет, она лежала все в той же позе --калачиком. Уже за дверью с подступившей болью и тревогой подумал: "К чему мы придем?"

За домиками меня догнал майор Климцов, побежал рядом, тяжело, шумно выдыхая воздух из широкой груди. В темноте слышались говор, гулкий топот ног: нас обгоняли солдаты. Адъютант изредка бросал незначащие фразы: кто-кто, а он-то уж, конечно, знал о Наташке, но молчал, -- видно, просто щадил. В душе я ему был за это благодарен.

На позиции Андронов прохаживался перед строем, торопил хрипловатым голосом отставших.

Юрка Пономарев, заметив, что я встал в строй, шагнул из первого ряда ко мне. В это время все с той же хрипотцой Андронов бросил короткое "смирно".

-- Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! -- голос его зазвучал напряженно. -- Перед нами поставлена задача: совершить марш, сменить огневую позицию. И пусть пока это еще тренировка перед сложным ответственным учением, которое нам предстоит, но мы должны считать задачу боевой и оправдать доверие. Эти трое суток будут проверкой нашей боевой зрелости, выучки и организованности...

Постепенно голос его приходил в норму, хотя говорил с перерывами, подбирая слова. Минуты три он давал указания о порядке перевода кабин станции и всего оборудования в походное положение. Строй стоял в чутком молчании: не было слышно обычных переговоров, шепота, покашливаний. Еще вчера среди нас возникали бурные разговоры, вспыхивали споры, высказывались сомнения в необходимости "трясти и гробить технику". Теперь всем этим разговорам был сразу положен конец: Андронов отдавал приказ, а приказ командира, как известно, не обсуждается. К тому же здесь -- "ревизоры", комиссия. Ее присутствие как бы уравняло каждого из нас с Андроновым, со всем другим начальством, которое тоже выполняло приказ. Мы прониклись сознанием серьезности момента...

Работа на позиции закипела. Все вокруг -- между кабинами станции, окопами пусковых установок -- пришло в движение. Забыв о своих горестях, я всецело отдался общему порыву: вместе с сержантом Коняевым укладывал и крепил в кабине приборы по-походному, задраивал вытяжные люки. За кабиной с шутками и прибаутками Скиба катал по земле большие железные катушки, наматывая на них толстые резиновые жилы кабелей, а операторы только успевали отсоединять буксы. Он покрикивал на них. За бруствером, на площадке, шла разборка антенны станции. На крышу кабины поднялись операторы, внизу маячила высокая фигура Юрки Пономарева.

-- Давай! -- Его руки делали энергичные знаки. -- Влево, еще... Майна!

У пусковых установок тягачи лязгали гусеницами, ревели двигатели: из окопов вывозили установки.

Возле кабины появился Молозов, спросил:

-- А где лейтенант Перваков?

Услышав свою фамилию, я вскользь подумал: потребует ответа за вчерашнее -- не явился к нему. Но когда одновременно с ответом Скибы "Тут, в кабине" я выглянул в дверь, ожидая услышать грозный вопрос, замполит с добродушной серьезностью спросил:

-- Куда же это вы смотрите, инженеры? И вы, заместитель комсомольского секретаря... Ведь стартовики позади оставляют! Раньше графика работают.