Петр Боборыкин - Китай-город

— Людмила Петровна!

— Хорош, батюшка! Полгода глаз не кажет!

— Виноват! Не оправдываюсь…

Это была его давнишняя знакомая Людмила Петровна Рогожина. Он еще офицером ездил в дом ее отца, читал ей книжки, немножко ухаживал. Тогда уже она обещала развернуться в роскошную женщину. Из небогатой купеческой семьи она попала за миллионера-мануфактуриста.

Сзади, из-за плеча, улыбался супруг, белый, с розовыми щеками, пухлый, обросший каким-то мохом вместо волос, маленького роста, с начинающимся брюшком, во фраке и белом галстуке. Он нес голубую с серебром накидку жены.

— Артамон Лукич, мое почтение! — кивнул ему Палтусов и сделал ручкой.

Тот усиленно замотал белокурой головой с плоскими припомаженными височками.

— Виноват, — повторил Палтусов и нагнул голову к плечу Рогожиной.

— Бестия-то та уехала? — шепнула она ему в ухо.

— Какая бестия? — рассмеялся он.

— А та! Нетиха!.. Кривляка-то!.. Дохлая!.. При ней небось состоите в адъютантах?

— Полноте!

— Да уж нечего! Все знаю! Ну, Бог простит. Вот что, голубчик. Ко мне в среду на масленице. Большой пляс. Невесту какую подхватить можно!.. У меня и титулованные будут. Пальчики оближете.

— Хорошо!

— То-то же. Без обмана.

Она пожала ему руку и поплыла. Супруг тоже пожал руку и прибавил сладким тенорком:

— Без обману! Ха, ха, ха! В среду!

Из своего угла Анна Серафимовна видела, как вошел Палтусов, с кем раскланивался, с кем поговорил. Рогожина в этот вечер показалась ей особенно красивой. Они были с ней когда-то приятельницами и до сих пор на «ты». Анна Серафимовна редко ездит к ней. Очень уж в этом доме "ветерок порхает", как она выражалась.

Когда Рогожина пожимала руку Палтусову, а потом что-то сказала ему на ухо, Анну Серафимовну ударило в жар… Она начала обмахиваться веером.

— Вот вы где! — заслышался сбоку голос Палтусова.

Он тотчас же сел рядом с ней.

— Сейчас приехали? — спросила она не тем тоном, каким бы сама желала.

— Перед антрактом.

Станицына показалась ему в этот вечер гораздо больше дамой, чем когда-либо. В ней он ценил чистоту русского старонародного типа. Таких бровей ни у кого не было в этой гостиной, да и глаз также. Стан ее сохранил девическую стройность. В ней чувствовалась страстность женщины, не знавшей ни супружеской любви, ни запретных наслаждений.

— У Рогожиной на масленице большой пляс, — заговорил Палтусов, — вы будете?

— Она меня не звала.

— Конечно, позовет, поезжайте, — убедительно выговорил он.

— А вы? Собираетесь небось?

— Буду.

— Видите что, Андрей Дмитриевич, — продолжала Станицына потише, — мне как-то неловко.

В первый раз она говорила нечто такое постороннему.

— Ах, полноте! — возразил Палтусов. — Зачем это делать из себя жертву?

— Я не делаю, Андрей Дмитриевич, — перебила она и сдвинула брови.

— Делаете! — горячо, но дружеским звуком повторил Палтусов. — Из-за чего же вам отказывать себе во всем? Из-за того, что ваш супруг…

Она остановила его взглядом.

— Ну, не буду… Только вы, пожалуйста, не отказывайтесь от бала у Рогожиной, — рука его протянулась к ней, — попляшем, поедим, шампанского попьем. Кадриль мне пожалуйте сейчас же.

Никогда Палтусов не говорил с ней так оживленно и добродушно.

— Не знаю… платье…

— Ах, Боже мой!

— Надо экономию соблюдать, — шутливым шепотом продолжала она.

— Вы в эту зиму, наверно, не были ни на одном бале?

— Нет, не была.

— Так раскошельтесь на пятьсот рублей.

— Не сделаешь! — деловым тоном сообразила Анна Серафимовна.

Палтусов рассмеялся.

— Да и нельзя, — прибавила она тем же тоном.

— Почему же? Фирму надо поддержать?

— А как бы вы думали, Андрей Дмитриевич? Каждое кружевцо сочтут… Тысячу рублей и клади.

— Не скупитесь! Ведь теперь все фабрики отличные дела делают. Золотая пошлина выручила. У Макарья-то сколько процентиков изволили зашибить?

Они оба рассмеялись над своим разговором.

Ходьба и гул голосов стихли в гостиной. Оркестр заиграл. Смолкли и Станицына с Палтусовым. Он остался тут же, позади ее кресла.

Кто-то играл фортепьянный концерт с оркестром. Такая музыка не захватывала. Анна Серафимовна под громкие пассажи пианиста обдумывала свой туалет у Рогожиных.

Завтра же она поедет к Жозефине. А если та завалена работой, так к Минангуа… Хочется ей что-нибудь побогаче. Что, в самом деле, она будет обрезывать себя во всем из-за того, что Виктор Мироныч с «подлыми» и «бесстыжими» француженками потерял всякую совесть? Да и в самом деле — для фирмы полезно. Каждый будет видеть, что платье тысячу рублей стоит. А ее знают за экономную женщину.

Давно уже она с таким молодым чувством не обдумывала туалет. Платье будет голубое. Если отделать его серебряными кружевами? Нет, похоже на оперный костюм. Жемчуг в моде — фальшивым она не станет обшивать, а настоящего жаль, сорвут в танцах, раздавят… Что-нибудь другое. Ну, да портниха придумает. Коли и Минангуа не возьмет в четыре дня сшить — к Шумской или к Луизе поедет…

Теперь ее тянет на этот бал… Палтусов упрашивает. На бале, в белом галстуке и во фраке, он представительнее всех. У него именно такой рост, какой нужно для молодого мужчины на вечере, в танцах, в любом собрании. Ведь множество здесь всяких мужчин, а никто не смотрит так порядочно и значительно, как он. Или «адвокатишка», она так и называла мысленно, или «конторщик», или мелюзга. Фраки натянули — обрадовались случаю, а всего-то в них и есть содержания, что жилеты от Бургеса да лаковые ботинки от Пироне. И ее уже не смущает то, что она сидит рядом с Палтусовым в полутемном уголке на глазах всех сплетниц.

— Анна Серафимовна, — шепотом позвал ее сбоку Палтусов.

Она повернула голову.

— Концерт этот вам не очень нравится?

— Нет.

— Можно поговорить?

Вместо ответа она подалась назад. Теперь ее видно было только тем, кто сидел у стены и в заднем ряду стульев, а Палтусов совсем скрылся за ее креслом.

— Правду мне настоящую скажете? — спросил он, наклоняясь к ее затылку.

— Я не охотница лгать.

— Вы зачем вчера в театре намекнули на мои отношения к Марье Орестовне?

Анна Серафимовна слегка покраснела.

— Намекали? — спросил с ударением Палтусов.

— Так что же?

— Это не ответ!

— Вам неприятно было?

— Нет, — перебил Палтусов, — так мы не будем говорить, Анна Серафимовна. Да здесь и не совсем удобно… Я хотел только уверить вас, что никаких особенных отношений не было и не может быть… Вы мне верите?

Его лицо было ей видно наполовину… Оно как будто немного побледнело… Голос зазвучал искренне. По ней пробежала внезапная дрожь.

— Я вам верю, Андрей Дмитриевич.