Надежда Горлова - Паралипоменон

Из-за магазина вышел Гриша. Он заметил девчонок и свернул к ним. Его лицо скорее порозовело, чем загорело за лето, но светлые брови выделились. Гриша хмурился от солнца и улыбался, выдвигая нижнюю челюсть. На нем ничего не было, кроме штанов на подтяжках, и солнце освещало распятие, вытатуированное между синих сосков. Гриша закричал еще издалека, голыми пальцами надламывая крапивные стебли вдоль тропинки:

- Оксанка! Замуж возьму! Жди сватов!

- Да иди ты! - Оксанка поправила коричневую, как сургуч, тяжелую косичку.

Гриша схватил Оксанку с крыльца и перевернул ее вниз головой: - Что? Согласна?!

Подошвы Оксанкиных сандалий блеснули на солнце. Стручки и смятый фантик высыпались у нее из кармана. Оксанка визжала и хохотала:

- Нет!

- Нет?! - и Гриша тряс и мотал ее в воздухе, перехватывая то одной рукой с заметными под тонкой кожей венами на мышцах, то другой.

- А теперя?

- Нет! - визжала Оксанка, и мокрые губы у нее сияли.

- Пусти ее, дурень, уронишь, - голосом матери сказала Аня. Шура выбросила свои стручки и пошла в ту же сторону, откуда пришел Гриша, удлиняя тем самым путь домой. Она трогала теплую крапиву, сломанную Гришей, и чувствовала, что солнце жжет ей уши и открытую шею.

ДАНКОВ

Тетя Лиза и дядя Захар давно уже старики, а все "тетя" и "дядя".

Все племянницы, внучатые племянницы, их дочки и двоюродные сестры жили и учились или подолгу гостили в Данкове у тети Лизы и дяди Захара.

Их домик почти не виден с улицы. Только когда подходишь к калитке, угол его появляется в лилиях и флоксах, будто сад белозубо улыбнулся.

Я взялась за калитку, и какая-то женщина в сапогах и халате окликнула меня:

- Это Маринка или кто?

- Я Надя, племянница тети Веры.

- А! Учиться приехала?

- Нет, в гости.

- А! Ну привет тете Верке скажи от Наташки, сестры, скажи, Ольгиной, если не помнит - дочки Раисы Петровны, учительницы-то.

Жирные цветы качались, сплетаясь над дорожкой, и черный шланг мокрым удавом свешивался с водосточного бака.

На двери висел замок, и я пошла в сад. Все там было перегорожено, огорожено -- каждое дерево, каждый куст, в огороде между грядок деревянные настилы, сарайчики низкие, а двери их еще ниже...

Тетя Лиза была в вишняке. Она стояла на табуретке и на шее у неё висела маленькая баночка, в которую она рвала вишни - аккуратно, по одной, каждую осматривая, подопрелые кушала, а расклеванные бросала...

Я позвала тихонько тетю Лизу, она не узнала меня, испугалась, что не узнала, а когда я назвалась - заплакала. Я сняла ее с табуретки, и тетя Лиза заплакала еще горше:

Что ты, тяжести поднимать!

Мы расцеловались, тетя Лиза заставила меня съесть пригоршню отборных вишен и повела в дом так, будто бы я впервые в жизни шла этой дорогой.

- Сюда, за мной, - говорила тетя Лиза, - осторожно, здесь не споткнись, а тут угол - не ударься.

Тетя Лиза ввела меня в дом и распахнула двери во все комнаты - сном и тенью повеяло оттуда.

В первой комнате, с вишневым паласом и плюшевым ковром на стене, изображающим яркий шатер под дубом с гирями вместо желудей и старика, присевшего отдохнуть в холодке, было темно от яблонь за окном.

Во второй комнате, устеленной красными дорожками, старые фотографии висели на стенах и стучала в окно старая груша.

В третьей комнате пахло чистыми некрашеными полами, в окладе из фольги в чистых крахмальных полотенцах Иоанн Креститель смотрел на свою голову в чаше, и дуб за окном темнил ему.

Выбирай, где будешь жить! - сказала тетя Лиза.

Я стала объяснять, что приехала ненадолго, и уеду сегодня же, и тетя Лиза обиделась, как ребенок надула губы, сердито велела мне прилечь на диване и ушла на кухню. Я пошла за ней.

Кухня была устроена на веранде, и вьюны, опираясь листьями на изумрудные жерди, наклонялись над столом. Капли росы круглились на клеенке, крошки пыльцы стояли в них, и два шмеля, переваливаясь с боку на бок, ползали по столу.

Тетя Лиза простила меня. Она не разрешила мне помочь ей чистить картошку и велела сидеть в скрипящем плетеном кресле.

- А какой тут страх был, - тетя Лиза говорила быстро-быстро, то ли боялась, что мне не интересно, то ли утомлять меня не хотела, а не рассказать не могла. - Поставила я варенье варить, уморилася, села вон на стулу, где ты сидишь, сижу. Чую краем глаза - движется что-то сзади. Обернулась, глядь - ползет. Ползет, ползет по дереву страшное, крыса вроде, а на меня смотрит. Увидал, что я смотрю, и скачком, скачком вверх по калине, по крыше затопало - и на чердак. Я Захару говорю: "Захар, там у них, видать, гнездо, ты бы сделал что-нибудь, страх ведь". - "Сейчас", говорит. Пошел и калину срубил. "Чтобы больше не лазали", - говорит. Он добрый.

Тетя Лиза засмеялась. В этом году у нее и на губах выступили коричневые пятнышки - в прошлом не было.

Ни собаку, ни кошку тетя Лиза и дядя Захар не держат: "кормить нечем". Но постоянно то хвост собачий маячит за калиткой, то на дорожке мяукает чумазый кот - тетя Лиза вынесет мисочку, подождет, пока поест, и прикажет дяде Захару прогнать, "чтобы больше не приходили". А придут опять выносит мисочку, которая всегда наготове.

А мы вот поросеночка взяли. Как бы не заболел, Господи! Нехорошо вчера кушал - осталось чуть-чуть в корыте. Может, не понравилось. Подогрею ему сегодня кашку - тепленькое любит.

Пришел дядя Захар. Все - и на молокозаводе, где он сторожит, и родные, и соседи, и соседские дети - говорят ему "ты". Он и обидится, обратись к нему кто-нибудь по-другому: "Что я, барин, что ли? Это Елизавета Николаевна у нас барыня, а я этого не люблю". Дядя Захар поставил бидон на стол:

- Ой-ой-ой! Кто же эта прекрасная в нашем сарае?

Тетя Лиза напустилась на него в притворном гневе:

- Нашел сарай! Уж, слава Богу, не сарай! И что ты - Надюшку не узнал? Не пьяный ты? Как ее не узнать можно?

- Пьяный? Видно и правда давно она меня пьяным не видела! А что не признал - простите, мадам, ослеп от красы.

- Хватит болтать, старый! Дай молока-то, поросеночку плесну.

- Отдай ему все, мать, пусть ест, пьет, что хочет. А мы как-нибудь. Положи его на диван, а меня в закуту.

Тетя Лиза ничего не ответила, отлила молока и выскочила с ведерком. Дядя Захар стал медленно опускаться на стул, но взглянул, увидал на нем мою куртку и сел на пол. Я взялась за куртку, хотела убрать, но дядя Захар вырвал ее у меня и комком снова положил на стул, медленно отнимая руки, будто боялся, что куртка улетит.

- Пусть так. И баста.

- Что же ты на полу?!

- А пол - сиденье самое просторное. Захочу - так сяду, захочу - так.

Дядя Захар заелозил, вытянул ноги - и едва не споткнулась тетя Лиза.

- Ах, подберись-ка, распластался!

Дядя Захар хотел подняться, а поскользнулся и ногой попал под стол. Там загремело, и закрученная банка покатилась.