Ирина Грекова - На испытаниях

- Что там за задержка? - спросил генерал.

- Командир корабля лейтенант Ночкин отказывается брать женщину на борт.

- А разве с нами женщина?

- В некотором роде. Ромнич, конструктор боевых частей.

- Вот уж истинно сказано, - съязвил Чехардин, - "где кончается порядок, начинается авиация". На вашем месте поставил бы я этого Ночкина по стойке "смирно", по уставу, как положено стоять перед старшим по званию...

- Нет, - возразил Скворцов, - это, знаете, не в духе наших авиационных традиций. Устав уставом, а командир корабля при всех обстоятельствах персона грата. На него словно бы устав не распространяется... Впрочем... Поговорили бы вы с ним, товарищ генерал!

- А я чем могу помочь?

- Все-таки генеральские погоны...

- Ну, ладно уж. Иверскую подняли, - сказал генерал, вставая, и двинулся в сторону будки.

- Эх, авиация! - опять желчно поддразнил Чехардин. - Это даже у Теркина отмечено: "Лишь в согласье все подряд авиацию бранят..."

- К сожалению, на пушке не полетишь.

- Что верно, то верно.

- Вот увидите, генерал Сиверс его уговорит.

Тем временем лейтенант Ночкин уже возвращался из будки. Генерал Сиверс подошел к нему. Ночкин вытянулся, держа трубку у колена.

- Здравия желаю, товарищ генерал.

- Здравствуйте. Если не ошибаюсь, лейтенант Ночкин?

- Так точно, товарищ генерал.

- А это что у вас, лейтенант Ночкин? - спросил генерал Сиверс, указывая тонким, ехидно искривленным пальцем на самолет.

- Самолет, товарищ генерал.

- А, самолет? А я думал - летучий мужской нужник.

- Какой нужник, товарищ генерал?

- Мужской. Знаете? "М" и "Ж". Напрасно вы на дверце своего самолета не изобразили "М". Было бы куда проще.

- Я вас не понимаю, товарищ генерал, - мучаясь, сказал Ночкин. - Это самолет, а не нужник.

- Нет, видимо, зрение вас обманывает, и это именно нужник.

Ночкин стоял, мрачно уставившись в землю.

- Вы шутите, товарищ генерал?

- Что вы, это не я шучу. Это шутка великого математика Давида Гильберта. Слыхали про такого?

- Никак нет, товарищ генерал!

- Ну, вот, - горестно вздохнул Сиверс. - Придется мне заняться вашим образованием. Слушайте. В прошлом столетии знаменитая женщина-математик Эмми Нетер, ранга нашей Софьи Ковалевской... тоже не слыхали?

- Никак нет, товарищ генерал.

- Эх вы! Так вот, когда Эмми Нетер баллотировалась в профессора Геттингенского университета, ученые мужи вашего типа отклонили ее кандидатуру: она-де женщина, а членом университетского сената женщина быть не может. Узнаете аргументацию, а?

- Так точно, товарищ генерал.

- И тогда великий математик Давид Гильберт, о котором вы никогда не слыхали, что не мешает ему быть великим, задал вопрос председательствующему. - Тут генерал быстро и отчетливо произнес несколько слов по-немецки. - Вы меня поняли, лейтенант Ночкин?

- Никак нет, товарищ генерал. Английский с школы не повторял, подзабыл.

- К вашему сведению, это был не английский, а немецкий, и означало это следующее: "А что, сенат разве баня, что в него нет хода женщинам?" Не правда ли, остроумно?

- Так точно, товарищ генерал.

- Ну, а теперь, вооруженный передовой теорией, я полагаю, вы полетите с женщиной на борту?

- Полечу. Извиняюсь, товарищ генерал.

- Кстати, усвойте, лейтенант Ночкин, поборник патриархата: говорить "извиняюсь" невежливо. Это значит: "извиняю себя", "снимаю с себя вину". Люди воспитанные говорят: "Извините" или "Извините, пожалуйста", а по уставу: "Виноват". Поняли?

- Понял. Извиняюсь, товарищ генерал. Разрешите идти?

- Что ж делать с вами. Идите.

Ночкин лихо повернулся через левое плечо и направился к самолету. Генерал Сиверс вернулся на площадку для курения.

- Ну как, товарищ генерал?

- Все в порядке - полетит. В таких случаях лучше всего поразить воображение.

- Спасибо, выручили, товарищ генерал.

- Не стоит благодарности.

Началась погрузка в самолет. Ящики осторожно вносили по трапу.

- Не кантуй! - орал Теткин. - Я тебе покантую!

Лида Ромнич стояла рядом и с величайшим страданием глядела на ящики. Тут только Сиверс заметил, какие у нее большие серые, какие печальные глаза. И не так уж она дурна, как показалась ему с первого взгляда. Только очень уж худа - до болезненности. На запястье левой руки так и ерзал тонкий ремешок мужских часов. Брюки на ней были смяты под коленками, но и в этих мятых брюках было что-то изящное. Главное, как-то просто стояла она на земле - просто и твердо. "Какая самодовлеющая женщина", - подумал Скворцов.

Пока шла погрузка, летчик Ночкин в рулевой рубке тихо разговаривал со вторым пилотом, младшим лейтенантом Кудрявцевым.

- А генерал-то Сиверс меня как песочил... И по-английски и по-всякому. Гильберта какого-то приводил, Давида. Ты не знаешь, что за Гильберт?

- Понятия не имею. Давид... Сиверс вообще всякие имена любит. Тяжелый человек. Знаешь, мне что про него Санька Кривцов рассказывал?

- Этот техник с усиками? Фасонщик?

- Ага. Так вот, идет Санька по улице, зимой было дело, на нем, естественно, шапка, и уши от шапки распущены, а не завязаны. Усек? Так вот, идет Санька, а навстречу ему генерал Сиверс. Плясливой такой походкой, даром что генерал. Увидал Саньку и зовет: "Лейтенант! Сюда!" Санька к нему на полусогнутых - подбежал, вытянулся. А генерал обмахнул его легонечко так перчаткой по ушам и спрашивает: "Кто вы? Лейтенант или Спаниель?" Санька отупел, говорит: "Я лейтенант, товарищ генерал". А генерал ему: "Вот как? А я думал: Спаниель". И пошел себе. Санька стоит как мешком ударенный. Долго переживал.

Второй пилот стоял задумавшись. Потом спросил:

- А кто такой "спаниель"?

- Какой-то иностранный ученый.

- А я думал - собака.

- Я тоже сперва так подумал. Потом соображаю - нет. Намек какой-то в этом слове был.

Ночкин почесал за ухом и сказал:

- Мало еще у нас с этим низкопоклонством борются, Мало. Я бы еще боролся.

Кудрявцев издал согласное ворчание.

2

Самолет, оторвавшись от земли, с натугой набирал высоту. Одна ребристая плоскость круто уходила вверх, другая - вниз. Люди скользили по металлическим сиденьям откидных скамеек. В круглых окошках-иллюминаторах быстро мельчала удаляющаяся земля. Все на ней становилось маленьким, игрушечным, необыкновенно чистым. По сверкающей нитке шоссе божьей коровкой полз красный автобус. Быстро закладывало уши. Плохо закрепленные ящики, вздрагивая, сползали вбок. От громкого рева двигателей все тряслось, вибрировало.

- Экая консервная банка, - заметил Теткин. - Так и дребезжит: дзы, дзы.

- Это же не пассажирская машина, - возразил ему длинношеий, длинноногий молодой человек с темными преданными глазами, похожий на мальчика-переростка. - Машина строгая, военная, один металл.

- Эх, Ваня-Маня, а я и не знал! Спасибо надоумил! - засмеялся Теткин.