Ирина Грекова - На испытаниях

- Ну, тогда вам придется победить Ноя с помощью личного обаяния.

Джапаридзе задумался, словно усомнившись в своем личном обаянии.

В самолете становилось все холоднее. Пар дыхания облачком окружал каждый говорящий рот. То один, то другой из пассажиров вставал и, пытаясь согреться, топал ногами и бил в ладоши. Джапаридзе открыл чемодан и застенчиво облачился в мохнатый свитер.

- В предусмотрительности нет ничего плохого, - пояснил Манин. У него самого отчетливо посинел нос и темные влажные глаза смотрели очень уж по-собачьи.

- А как же наш генерал спит в такой холодине? - вполголоса спросил Теткин.

- Я спал, - "сказал Сиверс, - но теперь, по милости вашей, проснулся.

- Вам же холодно, товарищ генерал.

- Мне не холодно. Мне никогда не бывает холодно. Как, впрочем, и жарко. Ваше замечание напоминает мне, как однажды моя маменька - шнырливая старушка, даром что ей восемьдесят годов - разбудила меня и спросила: "Саша, как ты можешь спать, ведь тебе мухи мешают?"

Кругом засмеялись. Подошла Лида Ромнич, растирая замерзшие руки. Она была правильного синего цвета и узко вжалась в свою короткую курточку.

- Однако холодно.

- Хотите, я вас согрею? - спросил Скворцов.

Она подняла на него медленные серые глаза. Теткин захохотал.

- Нет, я без пошлости. Я вас заверну в чехол от мотора. Хотите?

В углу лежали большие замасленные чехлы, похожие на ватники великанов. Скворцов взял один, встряхнул и галантно завернул в него Лиду Ромнич.

- И черным соболем одел ее блистающие плечи, - сказал Чехардин.

Она засмеялась. Посиневшие губы, плотно прилипшие к деснам, раздвинулись неохотно, в подобии гримасы. "Как она нехороша все-таки", подумал Скворцов. Лида уселась на пол, плотно завернувшись в чехол.

- Небось тепло? - завистливо спросил Теткин.

- Нет еще, но будет.

Теткин поднял второй чехол:

- Чего добру пропадать? Кому отепление? Скорей признавайтесь, а то сам возьму.

- Ну, да бери уж.

- Не в порядке эгоизма... - бормотал Теткин, заворачиваясь в чехол.

- А токмо волею пославшей тя жены. Знаем, - отвечал Скворцов.

Теткин, окуклившийся, опустился на пол рядом с Лидой. Они молча сидели бок о бок, притихшие, словно потерпевшие бедствие. Самолет, монотонно рыча, всверливался глубже в мороз. Среди оледеневшего металла двое в чехлах казались единственными островками тепла. Манин не выдержал:

- Теткин, пусти погреться.

- А я что? Я не протестую. Полезай. Ишь, орясина, как тебя вымахало! Мослов одних, мослов сколько.

Повозились, укутались, затихли.

- А что ж у меня второе место пропадает? - спросила Лида и вопросительно взглянула на Чехардина. - Хотите?

- Нет, спасибо, я почти не чувствую холода.

- А вы? - обернулась она к Скворцову, подняв на него свои серые скорбные глаза.

Черт, что за глаза! Опять она показалась ему не так уж дурна.

- Ну как я могу отказаться? - фатовски ответил Скворцов. - Желание дамы - закон.

Она даже внимания не обратила, спокойно потеснилась, давая ему место, и сцепила края чехла перед грудью узкой, побелевшей на сгибах рукой.

- Ребята, я жрать хочу, - заявил Теткин. - Такая закономерность, что в воздухе я всегда жрать хочу.

- Если бы только в воздухе, - сказал Скворцов.

- Нет, серьезно. Только взлетишь - так и разбирает. Надо было в дорогу жратвы купить.

- Что же не купил? Тут вот запасливые люди со своей колбасой летят.

- Психологически не могу. Когда плотно наемся, не могу жратву покупать. А вчера как раз зашел в сашисечную...

- Куда? - спросила Лида Ромнич.

- В сашисечную, - невинно повторил Теткин.

- А ну-ка по буквам, - предложил Скворцов.

- Сергей, Александр, Шура...

Все засмеялись.

- Вы напрасно смеетесь, - подал голос генерал Сиверс, - это особое заболевание: органическая безграмотность. У меня двоюродный брат тем же хворал. Цивилизованный человек, инженер-путеец, а до самой смерти писал "парабула".

- Теткин, а как пишется "парабола"? - бессердечно спросил Скворцов.

- А ну вас к черту. Не обязан я вам тут кандидатский минимум сдавать.

Солнце постепенно переместилось и било теперь в правые окошки вместо левых. Чехардин курил, глядя на облака. Генерал Сиверс по-прежнему четко спал, прислонясь к стене. Скворцов начинал согреваться и размышлял о тысяче дел, ожидающих его в Лихаревке. Справа от себя он слегка чувствовал худое, со слабой косточкой, плечо Лиды Ромнич, но не думал ни об этом плече, ни о ней самой.

Он представлял себе Лихаревку, обжитую за эти годы, как второй дом, деловую свободу командировки, каменную офицерскую гостиницу (прошлый раз не было мест, пришлось жить в деревянной)... "А как прилетим, - думал он, - сегодня же непременно купаться". И он представил себе, как спустился по пыльной крутой тропинке вниз, к реке, в благословенную зеленую пойму, как разделся, затянул плавки, прыгнул... И сразу же обступила его в мыслях теплая блистающая вода, и он резал ее, отталкивая от себя ногами, чувствуя, как он споро плывет, как он бесконечно, ликующе, по-дурацки здоров, каждым мускулом, каждым пальцем, каждым ногтем здоров... А вечером - пульку. Ребята, кажется, подобрались ничего, и Теткин - для смеху, и вообще хорошо - в Лихаревку. Самолет поревывает, поныривает, а он. Скворцов, летит туда, в Лихаревку, - легкий, бодрый, ничего лишнего; в чемоданчике - эспандер, трусы и бритва, а главное, здоров. Это хорошо: потребует жизнь, любые обстоятельства - пожалуйста, я тут, здоров.

А еще он думал, что многие будут ему там рады, и среди многих - Сонечка Красникова...

3

Последний раз, как он был в Лихаревке, месяца полтора назад, стояла жестокая ранняя жара. Майор Красников праздновал присвоение очередного звания. Гости собрались в небольшой квартирке Красниковых - уютно, зажиточно, на диване подушки - болгарский крест. Жесткие тюлевые занавески не колыхались. Гости сидели за столом мокрые, разварные и даже водку, с трудом добытую у Ноя (Скворцов пустил в ход личное обаяние), глотали неохотно. Водка была теплая и желтая, как спитой чай. На тарелке, выпучив мертвые глаза, лежала селедка, лилово окольцованная луком. Напротив Скворцова сидел совсем разомлевший капитан Курганов, а рядом с ним - его жена, смуглая, недоброглазая женщина с большим вырезом, косо спустившимся на одно плечо. Курганов, передернув шеей, выпил водки и только что занес вилку, чтобы закусить селедочкой с луком, как жена отчетливой и Злой скороговоркой сказала:

- Будешь есть лук - разверну к стене.

Рука с вилкой повисла в воздухе и послушно опустилась. "Экая стерва", подумал Скворцов. Слева от него сидела жена начальника отдела, Люда Шумаева, худая высокая блондинка с длинной шеей и озабоченными глазами.

- Людочка, отчего не пьешь? - спросил ее Скворцов.

- Жарко, душно. До чего мне здесь надоело, знал бы ты. Кажется, все бы отдала - уехать. Город, шум города я люблю... Театр, оперетку. Оперетку особенно. Я все арии из опереток прямо наизусть знаю. "Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?" - пропела она ему на ухо.