Сергей Григорьев - Казарма

--------------

Вторник. Посылка из Москвы: серая ртутная мазь против вшей, немного сахару, конфекты и печенье. Ко вшам я уже привык. А конфекты - это хорошо.

--------------

Перец. Каждую бабу на улице взором оглаживаешь. В теле ощущение легкости. И памяти нет о том, что - песок и надо бы пить щелочную воду.

Кусок черного хлеба с солью, жиденький чай с куском сахару в день, две ложки "горяченького супчику", ложка каши. С сахаром беда: никак не могу ввести себя в норму шесть золотников. Впрочем, Фурсов утешает: "для вас сахар будет."

--------------

На прицельной рамке цифры - а солдаты сплошь неграмотны... Я принимал слова солдат о русской винтовке за их мнение, вынесенное из опыта. Оказывается из словесности. Любого сряду "старого" солдата спросить: "Ну, а как наша винтовка, хороша?" - Отвечают слово в слово: "У нас отличное ружье. Оно бьет метко на далекие расстояния и заряжается скоро, а потому из него можно и стрелять скоро". Но что нас стрельбе не научат, в этом у меня не остается более сомнений. Тиров нет, не хватает, а водить на

стрельбище за город - взад и вперед шесть часов. Нет, казарма ничему, кроме отдания чести, не научит. Тренировка, только тренировка.

Кавокин за эту войну трижды ранен, а "немца и знати не было." Какая-ж прицельная стрельба? А на близкие расстояния - эта война воскресила гренадеров. При наступлении "волной" винтовка на ремне, а в руке граната. Винтовка есть не что иное, как штык на палке. Метать гранаты нас не учат. А, ведь, разве один из ста тысяч солдат занимался метанием в каком-нибудь спортивном кружке. Да и то едва ли. В детстве камешки бросали. Армия должна уподобиться Давиду в борьбе с Голиафом. Нам это оружие только показали, для ознакомления. Да и метать холостую гранату, не видя эффекта - это все равно, если бы стрелка учить выстрелами из холостых патронов.

Миллионы людей оторваны и их вооружат винтовкой, как будто мы собираемся вести партизанскую войну. Так оно, повидимому, и будет.

Русская армия и наступает по бабьи, чтобы отступить. Мы до сей поры только "поддавали" немцам. Это не наступление, а контрэктация.

--------------

Бывало смотришь на конькобежца или лыжника: как он не замерзнет, если мне и в шубе холодно. Но какая это прелесть! Шинелишка старая, потертая, видимо была в боях - дыры хорошо заштопаны. Поверх белья шерстяная фуфайка. Ноги обернуты в газетную бумагу и толстую портянку. И все тело радостно дышет. Вероятно, все тело - такое ж пунцовое, как лица. Но надо все время двигаться. Прекрасно, если скомандуют погреться: "Бегом марш". - "Я вам покажу, серые черти. Взвод, стой. Стоять вольно". Другие маршируют, фехтуют, бегают. Мы стоим. Тело стынет, и кажешься себе одетым в сухую рыбью чешую...

--------------

Россия начинала войну, смотрясь в зеркало. Даже летом и осенью 1915 г., когда дело было уже довольно ясно, мы все еще любовались собой, своим порывом, своим напряжением. Восхищение Нарцисса. И казнь будет та же, которой был обречен Нарцисс. Армия поглотила все образованные силы страны. Но как мало разума! Что они внесли в армию? Когда мы маемся на плацу, прапорщики в лихо заломленных папахах гуляют стаей, видимо, скучая. В казарме мы офицеров не видим. Впрочем, ведь, пошел уж второй сорт. Лучшие

кадры прапорщиков выбиты. Через школы проходят люди полуобразованные, без всякого жизненного опыта, юнцы... Они добросовестно исполнят свою обязанность: поведут ничему не обученных людей в бой и сами будут убиты в первую голову.

Ничего не выдумано. А если выдумано, то почему от нас держат в секрете? Бежишь, как идиот, орешь "ура" и колешь соломенного немца на колесиках.

ПАЦИФИСТ.

- "Что не поешь?" - "Я эти песни петь не могу - дьявола тешить." - "А какие же?" - "А вот какие..." И он запел баптистский романс Христу. Именно романс, потому что они по женски как то влюблены в Христа, или его самого трактуют, как даму сердца. - "Замолчи!" - "Молчать я буду, а беса тешить не хочу".

На словесности. - "Что такое присяга?" - "Я на этот вопрос отвечать не могу." - "Почему не можешь?" - "Потому что мой господь запретил мне клятву".

Учитель опешил. Неловкое молчание. Я обращаюсь к Щенкову: - "Он вас и не заставляет присягать, а только сказать, что такое присяга." - "На этот вопрос я отвечать не буду. Хоть жгите меня". Учитель отправился за подпрапорщиком Клюйковым (контр-разведка). Мы, сидя на нарах, с любопытством ждем, что будет. Приходит Клюйков. - "Который?" - "Вот этот." Посмотрел на него, прищурясь: - "Не принуждайте его. Они все делают, только присяги не дают и ружья в руки не берут". И ушел. Тем пока дело и ограничилось. Щенков приосанился, а товарищ Прудников ему с упреком сердечным: "Что ты во Христа веруешь, это ладно, а вот, что других в свою веру сбиваешь, это уж с твоей стороны довольно некрасиво". Щенков торговал на Сухаревке вязаными изделиями. Вот его и спрашивают: - "Ну, а как, если гнилые перчатки, а покупатель спрашивает прочны ли? Ты как ему отвечаешь?" - "А так отвечаю: смотрите сами, какие, я их не вязал, не знаю!" - "Так значит и сам ты, когда товар берешь, не вникаешь гнилые иль как." - "Вникаю!" - "Вот то-то и есть".

Кой-кто однако-ж к Щенкову приклеился. И слышу разговор вполне разумный. Щенков спрашивает: - "За добровольную сдачу в плен, что полагается?" - "Смертная казнь." - "А ты знаешь, сколько у нас добровольно в плен попало наших?" - "Сколь?" - "Три миллиона человек." - "Ай-яй:" - "Три миллиона надо повесить. А знаешь

сколько палач с головы берет? Двести рублей. Одним палачам надо заплатить шестьсот миллионов рублей. Да веревки, да то, да се". "Здорово..." Щенков говорит неутомимо. И в казарме и на плацу, как только дадут оправиться. Вечером укладывается спать и все говорит и говорит, пока на него не заорет взводный: - "Щенков, замолчи! Надоел, сукин сын. Бубнит, как муха." Щенков смолкает на короткое время, а потом в темноте раскрывает евангелие и громким шопотом начинает читать. Евангелие он знает наизусть. Говорят, что его "уберут" в санитары.

--------------

Приборы, станки, мишени и чучела ночью хранятся в женском монастыре (во дворе). Как приходим, чуть не полроты отправляются выкатывать чучела, выносить станки. Расставляют по полю мишени - поясные, грудные, головные, прицельные станки. Зеркало для наводки. К зеркалу подходят поглядеться прапорщики и франты из нижних чинов... К обеду декорации убирают, после обеда снова ставят. Как пошлют убирать - у всех на поле вздох облегчения скоро в казарму. Сегодня в яму посреди поля собрались было стрелять дробинкой, да молоток забыли, нечем заколачивать... "Вола пасем". Но, ведь, война еще продолжается? Кого же и для чего мы обманываем!

Монашенки смотрят на нас сокрушенно: "Помоги вам царица небесная". По кочкам замерзшей грязи в монастырский двор солдат бородатый катит за оглоблю соломенного немца на колесиках, - как игрушечный конь. Все руки обил проклятый немец. Солдат, хоть и в святом месте, отчаянно лает, въехав в "святые ворота" - чуточку полегче и более литературно: "Навязался ты на меня, окаянный, будь ты проклят." Две клирошанки, быстрые и юркие, как мышки. - "Дядя! Да ты его ударь." - "Ему не больно!" - сердито и угрюмо отвечает солдат.