Натиг Расул-заде - Среди призраков

— Ты знаешь, который час? — спросила она.

— Не знаю, — еле ворочающимся языком проговорил он. — Который?

— Два часа ночи.

— А, — сказал он.

— Где ты шлялся?!

— Отстань! — огрызнулся он. — Жрать хочу. Как зверь.

Она, заперев дверь, прошла за ним на кухню, где он, засунув голову в холодильник, что-то ел прямо со сковородки.

— Сколько это будет продолжаться, Закир? — усталым, жалобным голосом спросила Сона.

— Что ты имеешь в виду? — глядя на нее, как ему казалось, невинным взглядом, поинтересовался он. Он уже немного приходил в себя, но взгляд его все еще продолжал оставаться мутным.

— Я устала с тобой возиться, — сказала она.

— Ты, помнится, никогда особенно и не возилась со мной, — сказал он. — А что, я сейчас доставляю тебе много хлопот?

— Он еще спрашивает!

— Не надо было меня ждать. У меня есть свой ключ, я бы сам прекрасно открыл дверь и лег бы спать.

— Закир… Я тебя умоляю, — голос у нее задрожал. — Не надо продолжать так… Одумайся… Я папе ничего этого не говорила, но дальше так продолжаться не может, пойми ТЫ!..

— А что происходит? Что не может продолжаться? — Он набил рот холодным жареным мясом, и она его еле понимала, может, еще и потому этот неприятный сам по себе разговор теперь ей показался и вовсе страшным.

Сона бессильно опустилась на кухонный табурет, тяжелые слезы повисли у нее на щеках. Он заметил это, поморщился. Проглотив кусок, проговорил более внятно:

— Мама, я очень устал, поговорим завтра… То есть в другой раз, ладно? Ты не беспокойся, ничего страшного не происходит… Ну что особенного, погулял с ребятами до двух часов ночи, я же не пенсионер, чтобы ложиться спать с десяти вечера…

— Ты же пришел вдрызг пьяный, неужели ты думаешь, я не вижу, неужели я такая дура, что могу этого не заметить? — произнесла она, тихо плача.

— Да ладно тебе, мама, не драматизируй, вдрызг… Скажешь тоже! Ну, выпили чуточку шампанского с друзьями, вот и все…

— От тебя не пахнет шампанским, — сказала она сквозь тихие рыдания. — Кто эти твои друзья, кто?! Боже мой, почему я не умерла?! Боже мой!..

— Ну, мам, не надо, успокойся, ма. — Он склонился к ней, не смея погладить ее, не приученный к ласкам, руки его беспомощно висели, он не знал куда их деть. — Ладно тебе, ма, все хорошо, честное слово… Ну, успокойся…

— Одумайся, Закир, одумайся… Я не в силах уже повлиять на тебя, ты взрослый парень… Я могу только просить тебя… Ради твоего же блага… Я прошу, я умоляю тебя — одумайся, не надо этого, брось это, ты же… ты же погибнешь, Закир!.. — последние слова ее заглушили рыдания, теперь уже более громкие, более неудержимые, слезы чаще потекли из глаз ее, она их не вытирала, так и сидела, рыдая, склонив голову.

— Ма, — сказал он дрогнувшим, помягчевшим голосом. — Поговорим потом, ладно? Честное слово, ма, я еле держусь на ногах, устал. Я пойду спать, а завтра поговорим, ладно?..

И, не ожидая ответа, он вышел из кухни.

Однажды Закир провожал Рену домой, настроение у него было крайне подавленное, что в последнее время часто и беспричинно, вернее, без видимой причины случалось с ним. Она искоса наблюдала за ним, молчала, ища каких-нибудь добрых, ласковых слов, таких, которые были бы необходимы ему именно в эту минуту, но боялась, что он разозлится, будет трунить над ней, обратит все со злости в пошлую шутку, или же, что еще хуже, как уже не раз бывало, бросит ей сердито, что не нуждается в ее жалости и участии. И она молчала, мучаясь сознанием того, что ему плохо, а она рядом и не может помочь. Конечно, ничего страшного, успокаивала она себя, просто у него временно плохое настроение, хандра, но в то же время это ведь было у него, это плохое настроение, а потому в ней оно, увеличенное сознанием собственной беспомощности и любви к нему, ощущалось чуть ля не как горе. И оно, это горе, жгло ее, жгло, как солнечные лучи, проходя через увеличительное стекло и нарастив свою мощь, прожигают насквозь бумагу. Он чувствовал, что она тоже ощущает какой-то дискомфорт, и знал, что это из-за него она невесела, и успел взять себя в руки до того, как они подошли к ее дому. Он через силу улыбнулся.

— Иди, — сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше нежности. — Иди, а то дома отшлепают.

— В угол поставят, — прибавила она, поцеловала его, и он постоял в ее подъезде, пока не услышал, как захлопнулась дверь наверху, на третьем этаже.

Возвращаясь домой, он пошел через приморский бульвар, хотя для этого Закиру понадобилось сделать большой крюк. Очень хотелось именно сейчас, в таком угнетенном состоянии выйти из городских улочек на простор бульвара, увидеть море. Бульвар был покрыт ровным тонким слоем снега, который, судя по погоде, к завтрашнему дню должен был растаять и, как обычно в Баку бывает, превратиться в слякоть и грязь. От черной воды под нижним ярусом приморского парка шел запах нефти. Уже давно стемнело, и на бульваре, на высоких, изогнутых столбах горели фонари, бросая на снег желтые пятна в форме огромных капель. Снег нетронутый, невесомый искрился под светом фонаря, возле которого стоял Закир. Снег под желтой каплей фонаря был невыносимо заманчивым, притягательным, хотелось повалиться на него. Закир оглянулся — прохожих почти не было, но рядом в ресторане сидели люди, впрочем, они не могли увидеть из ярко освещенного ресторана-стекляшки того, что происходит вне его стен, на бульваре. Подождав, пока прошли вдруг откуда-то появившиеся старик с собакой, не спеша прогуливавшиеся по аллее парка, Закир пригнулся и упал боком на снег, повернулся на спину, глубоко вдохнул морозный воздух и, засунув руки глубоко в карманы, стал рассматривать звездное небо над собой… Мысли его были путаны, сбивчивы, он не хотел останавливаться на какой-нибудь из них, еще не полностью прошло подавленное состояние, но крупные звезды, примерзшие к черноте неба, понемногу умиротворяюще действовали на него, рассеивая хандру; так он лежал некоторое время, ни о чем конкретном не думая, с мыслями, похожими на стремительно пробегавших солнечных зайчиков по стенам пустой, прохладной комнаты. Он уже собирался вставать, когда над ним чей-то низкий голос наигранно-участливо произнес:

— Простудишься, Закир.

И тут же послышался другой голос, на более высоких нотах, чуть, казалось бы, взволнованный.

— Подумать только — сын такого отца и валяется на улице! — проговорил этот голос.

Закир повернул голову и глянул на троих — парней, чуть склонившихся к нему.

— Это он загорает, — сострил третий и приглушенно засмеялся. — Хе-хе-хе…

Закир сразу узнал Акифа, которого все привыкли называть по кличке Чинар из-за его длинного роста. Двух других ребят, стоявших рядом с Чинаром, он не знал.