Игоpь Семенов - Рассказы

Мадам Грицацуева радостно поведала видавшую виды историю о своих съемках в 12 стульях. Весело хохоча, она вспомнила о том, как в сцене с транспортером получила несколько переломов ног, но осталась жива. Я порадовался за нее и похлопал ее мужеству.

Затем на сцену, растрясая песок, вывалился не менее именитый юморист Онуфриев. Ну это тот, который пел за бременских музыкантов. В честь праздника смеха он исполнил попурpи из мультяшных песен после чего торжественно заявил: — Мы с вами встретимся еще в антракте, я буду сидеть за столиком со своим новым магнитоальбомом.

Далее артисты-юмористы пошли по возрасту. Первая пенсионная группа… Вторая… Супер-песок. Но был и юмор. Когда объявили Вицина, его долго не могли найти. Кстати, он так и не вышел в первом отделении. Вместо него на сцену обрушился Моргунов. Умо-о-ора.

Перед антрактом выступил Инин, показал последний новогодний кинокапустник, который мне уже посчастливилось видеть по телевизору и сообщил, что, дескать, у него вышла книжка, и все желающие могут в антракте приобрести ее.

В антракте, когда я спустился с балкона, в торговом ряду тесно сидели: Онуфриев с кассетами, Инин с книжкой, кто-то еще с чем-то там и шустрый паренек бегал с плакатом, предлагающем за 60000 сфотографироваться на полароид с Вициным. Сам Вицин прятался где-то за зашторенной дверью, поджидая клиентов. Я плюнул под ноги и покинул юморину в антракте. Мне было очень смешно, но в большей степени непонятно, куда же я попал.

В следующий раз я стал более опытным. Заранее узнав у местных, какой театр самый популярный, я предварительно обзавелся билетом в Сатирикон. Райкина я уже видел, он приезжал к нам в Сибирь и очень всем понравился своей критикой московской зажравшейся публики. Что ж, посмеемся, очень грустно подумал я по пути на представление. Сатирикон мне понравился. Маленький, аккуратненький театрик с домашней обстановкой, шампанским в буфете и тоже бесплатным туалетом. Место у меня было у прохода в пятом ряду, и я хорошо видел всю сцену. Мне в общих чертах даже понравилось. Кое-где я даже смеялся. Когда вышел сам Райкин все затихли. И что же Костя опять погнал тот же монолог, который я уже слышал в Сибири, но только вместо столичной, зажравшейся и отсталой фигурировала провинциальная публика, начинающая понимать что-либо после окончания выступления. Мне стало немного обидно и я встав, гордо покинул зал. — Вам не понравилось? — участливо спросила женщина на дверях. — Понравилось, — покривил я душой. — Только я уже все понял. — Так он же еще не закончил. — А я понял гораздо раньше.

Неделя пребывания в столице лениво двигалась к благополучному завершению. Я почему-то был счастлив, что покидаю ее. Ничего не оставалось у меня в сердце на память. Может это и к лучшему. И только, поднявшись на самолете над городом, в окошко я неожиданно увидел, как красив этот город ночью с высоты. Большое и Малое Кольца огней, опоясывающие целые массивы млечного пути, и лучи, расходящиеся от центра к этим кольцам, заворожили меня. И не надо было спускаться вниз, достаточно лишь пролететь на высоте птичьего полета…

---

ПИЛИВАН — слово, смысл которого я понял только на следующий день. В то время всюду висела реклама "Если это ПИЛИВАН, значит надо пить и вам". Слитность написания двух слов и обманула меня.

Над городом плыл последний, по всей видимости, в этом году теплый денек. Блаженно раскидав по скамейке конечности, я нежился в его ласковых лучах и разглядывал проносящиеся мимо меня женские ноги. Длинные, короткие, стройные, в сетчатых чулочках и на высоком каблуке, они неслись прочь, обволакивая меня облаком желания и воображения. Ноги зовущие и ноги манящие. Я делал умное, отрешенное лицо и пытался думать, но в голову не приходило ни одной мысли кроме вопроса, почему почти каждого мужика заводят женские ноги. Я даже не пытался найти ответа, а просто тупо повторял про себя: "Почему каждого мужика заводят женские ноги?".

— Учили в детском саде малышей: "У манекенщиц ноги от ушей". Вчера я разглядел начало этих ног, но уши, хоть убей, найти не смог, — шепотом процитировал я где-то услышанный стишок. — Что вы сказали? — повернулся ко мне сосед по скамье, благообразный седой пенсионер. — Хороши ноги, — подмигнул я ему, кивая головой в сторону проплывающих в этот момент мимо нас ножек. Старикан нахмурился, поворачиваясь по направлению кивка моей головы, а затем рот его расплылся в довольной улыбке. — Да, — протянул он. — Хороши. У моей бабки, правда, не хуже были в молодости. — Ну… — махнул я рукой, — это в молодости. А у этой сейчас. — Так это как посмотреть, — оживился сосед. — В молодости мне тоже кроме ног ничего не надо было. А вот с годами. — А вот с годами мне ничего кроме лекарств не надо будет, — кивнул я ему и, нехотя, оторвал задницу от скамейки. Старичок укоризненно покачал головой мне во след.

Я лениво, засунув руки в карманы джинсов, подошел к киоску за пачкой сигарет. Перед витриной, разукрашенной недвусмысленными этикетками от презервативов, стояли два малолетних бронеподростка. Они, краснея, рассматривали фотографии и о чем-то перешептывались. — Что, пацаны, открыли съезд любителей женского тела? — зачем-то наехал я на них. — А че, нельзя? — огрызнулся тот, который был постарше. — Можно, — благосклонно разрешил я. — Только ночью спать будешь плохо. — Да ну его, — махнул на меня младший и потянул товарища за собой.

Купив пачку Эл-Эм-а, я здесь же распечатал ее и сунул сигарету в зубы. Солнце нежно трепало меня по волосам, и почему-то хотелось чего-нибудь большого, светлого и очень-очень хорошего. Закурив и выпустив из легких дым первой затяжки, я побрел по осенней улице. — Григорич, — раздалось позади. Я обернулся и разглядел в толпе Марину. Она неслась ко мне, расталкивая прохожих, с вытаращенными красными глазами и поднятой рукой. — Григорич, — повторила она свой вопль, хотя прекрасно видела, что я уже остановился и жду ее. — Привет! — улыбнулся я. — Как дела? — Какие уж тут дела, — переводя дыхание, вздохнула Марина. — Федя пропал. — Весь? — попробовал я сострить. — Да. Совсе-е-е-ем, — вдруг заревела Марина. — Ну чего ты ревешь, дура? — начал я ее успокаивать. — Куда он денется? — Не зна-а-а-аю, — новый взрыв истерики сотряс прижавшиеся ко мне плечи.

Вздохнув, я приобнял свою первую любовь и вывел ее из толпы. Почему-то все мои знакомые с первой же встречи избирают меня на роль "жилетки". Неважно, мужского он пола или женского, но вспоминает обо мне именно тогда, когда хочет поплакать. И ведь умудряются находить меня для этого занятия всюду, где бы я не был. Найдя свободную скамейку, я усадил на нее "очередную несчастную" и полез в карман за носовым платком. — Мы вчера вечером поругались, и он ушел, — шмыгая носом в мой платок, повествовала Марина. — Что же мне теперь делать? Что, Григорич? — А ты объявление дай в газету, — закатил я глаза. — Какое объявление? — насторожилась она. — Пропал мальчик. Звать дядя Федор. Глаза голубые, нос красный. На вид не больше двадцати пяти. Любит водку с пельменями. — Вечно ты со своими шутками, — отмахнула она. — Тут в колокола бить надо. — В барабаны и бубны, — продолжал я гнуть свое. — Вернется и без колоколов. — Ты его не знаешь, — Марина попыталась еще раз всхлипнуть, но передумала, представив по-видимому, себя, бьющую в бубен. — Да знаю я твоего Федора, как облупленного знаю, — заверил я ее. — Сидит сейчас в каком-нибудь кабаке в сиську пьяный и щупает размалеванную девицу. Да еще и приговаривает: "Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел". При упоминании о бабушке, на меня обрушился целый водопад. Тут я, согласен, перегнул палку. Нельзя женщину так пугать. Да ведь и она хороша, найди ей ее Феденьку. Это в последний-то теплый день года. — Злой ты, Григорич, — убежденно проревела Марина. — Ага, — подтвердил я. — Злой и себялюбивый. И люди для меня — мусор. — А что, не мусор, что-ли? — Ну я же покаялся. — Ну давай поищем. А? — она вцепилась в лацканы моей куртки и безжизненно повисла на них, как засушенная бабочка. — Тьфу ты, — разозлился я. — Ну где мы его сейчас будем искать? — Ну где-нибудь, — неуверенно пожала она плечами. — Ну пойдем, — плюнул я и махнул рукой на этот последний теплый день осени.