Валерий Гвоздей - Меж двух миров, Некоторые аспекты чеховского реализма

Весьма примечательно, что финальные строки произведения также предстают в форме предположительной конструкции, содержащей важный для героя-рассказчика и автора повести идейный итог: "Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне:

Стало восходить солнце..." [С.7; 140].

Последняя, кажущаяся символической, строка о восходящем солнце, завершенная многоточием, не создает иллюзий по поводу возможности прояснения ситуации "при свете дня".

Человеку - герою, рассказчику, писателю, читателю - дано лишь предполагать.

Впервые эта концепция выражена у Чехова столь открыто и недвусмысленно и столь наглядно подкреплена даже на уровне грамматических форм текста.

Тот же оттенок предположительности обнаруживаем и в рассказе "Неприятность" (1888). В этом произведении ситуативный оборот проникает в мысли героя:

"Нехорошо, что я убежал, когда ударил его... - думал он дорогой. Вышло, как будто я сконфузился или испугался... Гимназиста разыграл... Очень нехорошо!" [С.7; 146].

Вновь текст буквально пестрит ситуативными сравнениями.

Однако на этот раз писатель, изображая случившееся через восприятие земского врача Овчинникова, задерганного, рефлексирующего интеллигента, создает ситуацию, когда герой, окруженный этими "как будто", "как бы", "точно", ложно истолковывает смысл происходящего и совершает, исходя из ложного представления, ряд нелепых поступков.

Предположения вместо точной, объективной оценки событий - неадекватное, ложное представление о ситуации и мире в целом - ошибочная линия поведения... Такая возникает цепочка. С.101

Предположение, воспринятое как достоверная информация, - для доктора Овчинникова это становится серьезной психологической и даже мировоззренческой проблемой.

В связи с названным мотивом иллюзорности, "кажимости" в рассказе появляется не очень уместный на первый взгляд, "случайностный" (А.П.Чудаков) эпизод с утятами - их видит в окно доктор Овчинников, бьющийся над письмом председателю управы по поводу инцидента: "... один утенок подобрал на дороге какую-то кишку, подавился и поднял тревожный писк; другой подбежал к нему, вытащил у него изо рта кишку и тоже подавился..." [С.7; 145].

Не "что-то, похожее на кишку", а - "кишку".

Маленькая и, казалось бы, такая "случайностная", незначительная иллюзия, выдаваемая за действительное.

Далее следует беглая бытовая зарисовка, завершающаяся словами: "Слышались голоса... Кучер Зот с уздечкой в руке и больничный мужик Мануйло в грязном фартуке стояли около сарая, о чем-то разговаривали и смеялись.

" [С.7; 145].

Еще одна иллюзия, еще одно ложное суждение, воспринятое как действительное, истинное.

Картина ситуации, картина действительности, составленная из предположений, иллюзий, оказываются способны породить неадекватные представления и действия героя.

Чехов словно стремится исследовать не только эту жизненную проблему, но и решить некоторые личные, писательские задачи.

Уже во время работы над повестью "Степь" он, судя по всему, обратил внимание на свое пристрастие к предположительным оборотам, пытался "бороться" с ним и оказался перед необходимостью осмыслить данную тенденцию собственного художественного метода, ее возможные эстетические, мировоззренческие истоки и последствия.

В повести "Огни" и в рассказе "Неприятность", наряду с другими творческими задачами, Чехов решал и такую.

Заметим попутно, что слово "кишка" из эпизода с утятами для врача Овчинникова имеет еще и строгое, терминологическое, узко медицинское значение. Как и для врача Чехова. Это придает эпизоду дополнительный и немаловажный оттенок уклонения от принципа называть вещи своими именами.

Что-то, напоминающее "кишку", но названное просто кишкой, без дополнительных оговорок, вызывает ассоциации с "замазкой" из повести "Степь". Прием один и тот же, хотя в повести все же есть оговорка, из которой становится ясно, что "замазка" - это размокший пряник.

Здесь же отсутствие оговорок и пояснений создает любопытный эффект обработки предмета как бы за пределами текста, в самой описываемой реальности.

Нечто подобное обнаруживаем в рассказе "Красавицы" (1888), в целом достаточно традиционном для Чехова конца 80-х годов.

Описывая процесс молотьбы, рассказчик говорит: С.102

"Лошади, гнедые, белые и пегие, не понимая, зачем это заставляют их кружить на одном месте и мять пшеничную солому, бегали неохотно, точно через силу, и обиженно помахивали хвостами" [С.7; 162].

Яркий эпитет "обиженно" представляется частью возможного ситуативного сравнения: "так помахивали хвостами, как будто (словно) были обижены".

Но, употребленное вне такого оборота, слово "обиженно" также создает эффект обработки изображаемой действительности как бы за рамками текста и вызывает в памяти "солидных" грачей из ряда чеховских текстов.

Видимо, подобные случаи дали повод одному из современных исследователей заметить, что в произведениях Чехова "эмоциональные эпитеты ощущаются как выражающие качества, принадлежащие самим предметам ".

В рассказе "Красавицы" есть также примеры довольно выразительных, развернутых ситуативных сравнений: "... точно ветер пробежал по моей душе и сдунул с нее все впечатления дня с их скукой и пылью" [С.7; 160]; "... как будто мы все четверо потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не найдем" [С.7; 162]; "... точно сердились друг на друга" [С.7; 163]. Все они связаны с воздействием красоты юной девушки на тех, кто ее видел.

Таких оборотов уже не много.

В дальнейшем их частотность в произведениях Чехова, а также художественная значимость для раскрытия авторского замысла заметно снижаются.

В рассказе "Именины" (1888), посвященном ценностям истинным и мнимым, вызвавшем заметный литературный резонанс, использование оборотов с союзным сочетанием "как будто" уже носит, в общем, служебный характер, никаких значительных художественных функций они не имеют.

То же можно сказать о рассказе "Припадок" (1888), правда - с небольшой оговоркой.

Поход троих приятелей по публичным домам предваряется таким описанием: "Увидев два ряда домов с ярко освещенными окнами и с настежь открытыми дверями, услышав веселые звуки роялей и скрипок - звуки, которые вылетали из всех дверей и мешались в странную путаницу, похожую на то, как будто где-то в потемках, над крышами, настраивался невидимый оркестр, Васильев удивился и сказал:

- Как много домов!" [С.7; 202 - 203].

В финале похода испытавший потрясение Васильев вновь слышит эту какофонию:

"Прижавшись к забору, он стоял около дома и ждал, когда выйдут его товарищи. Звуки роялей и скрипок, веселые, удалые, наглые и грустные, путались в воздухе в какой-то хаос, и эта путаница по-прежнему походила на то, как будто в потемках над крышами настраивался невидимый оркестр" [С.7; 211].