Валерий Гвоздей - Меж двух миров, Некоторые аспекты чеховского реализма

И это не случайный эпизод в творческой эволюции писателя.

В рассказе "Учитель словесности" (1894) обнаруживаем типологически близкое явление:

"Тяжелая злоба, точно холодный молоток, повернулась в его душе, и ему захотелось сказать Мане что-нибудь грубое и даже вскочить и ударить ее" [С.8; 331].

В этом ситуативном сравнении, тяготеющем по форме к обычному сравнению ("как холодный молоток"), также совмещаются разнонаправленные художественные векторы. Писатель связывает воедино несколько абстрактную, лишенную зримости, осязаемости, "тяжелую злобу" и - "холодный молоток" (общим основанием здесь становится "тяжесть"), которые "поворачиваются" в душе героя и передают болезненное, неприятное ощущение, сопоставимое с неуклюжим движением чего-то чужеродного "внутри".

Как и в случае с примером из рассказа "Студент", в сознании читателя возникает образ знакомого, конкретного предмета - именно он выразил суть процесса. С.108

Рассказ "В усадьбе" (1894) также содержит пример подобного рода. Описывая ощущение Рашевича, только что поставившего себя и своего гостя в нелепую, оскорбительную ситуацию, автор использует вполне конкретный образ "из другой оперы":

"- Нехорошо, нехорошо... - бормотал Рашевич, отплевываясь; ему было неловко и противно, как будто он поел мыла. - Ах, нехорошо!" [С.8; 340].

Естественно, что и здесь "перевешивает" гипотетическая ситуация - в силу своей яркой анекдотической выразительности.

Своим комизмом, даже - гротескностью это ситуативное сравнение заставляет вспомнить чеховскую юмористику, хотя рассказ в целом достаточно серьезный.

И все же Чехов находит нужным на той же странице еще раз повторить найденную удачную формулу:

"Придя к себе в комнату, Рашевич стал медленно раздеваться. Состояние духа было угнетенное, и томило все то же чувство, как будто он поел мыла. Было стыдно" [С.8; 340].

Это повторение ослабляет "концентрацию" первого ситуативного сравнения, наделенного признаками микроструктуры. Ослабляет ее и то обстоятельство, что она впервые приведена в ремарке повествователя, разбивающей прямую речь Рашевича.

Карикатурность, нелепость поведения героя входит здесь в авторский замысел. Что подтверждается еще одним анекдотичным сравнением:

"Во сне давил его кошмар. Приснилось ему, будто сам он, голый, высокий, как жираф, стоит среди комнаты и говорит, тыча перед собой пальцем:

- В харю! В харю! В харю!" [С.8; 341].

Описанная тенденция, имеющая соответствующую параллель в сравнениях обычной формы, не уходит из чеховских текстов и в дальнейшем.

В таких произведениях, как "Три года" (1895), "Убийство" (1895), в которых некоторая монотонность и однообразие, неяркость используемых форм повествования отвечают монотонности и однообразию воссоздаваемой жизни, мы не найдем необычных ситуативных сравнений, имеющих концептуальный смысл.

Зато они обнаруживаются в других произведениях, написанных в то же время.

Рассказ "Ариадна" (1895) дает два очень характерных примера.

Вот Шамохин узнает об амурных отношениях Ариадны и Лубкова:

"Я похолодел, руки и ноги у меня онемели, и я почувствовал в груди боль, как будто положили туда трехугольный камень" [С.9; 116].

Эта гипотетическая ситуация типологически (и даже - "геометрически") близка уже описанной, из "Учителя словесности" и заставляет вспомнить "холодный молоток", повернувшийся в душе героя.

Другой пример предъявляет гипотетическую ситуацию иного типа: "Но я человек нервный, чуткий; когда меня любят, то я чувствую это даже на расстоянии, без уверений и клятв, тут же веяло на меня холодом, и когда она говорила С.109

мне о любви, то мне казалось, что я слышу пение металлического соловья" [С.9; 112].

Сравнение, достаточно прозрачное по смыслу и вызывающее достаточно конкретный и скорее - зрительный, нежели звуковой образ.

Интересен этот пример еще и тем, что Чехов вновь начинает активно использовать формы с "казалось", которые на протяжении семи предшествующих лет были почти полностью вытеснены конструкциями с "как будто", "точно", "как бы" и "словно".

В рассказе того же года "Анна на шее" (1895) происходит "всплеск" оборотов с "казалось", заметно потеснивших иные, близкие по смыслу, формы. Причем дважды используется, так сказать, компромиссная форма "казалось, будто": "... и ей уж казалось, будто она плыла на парусной лодке, в сильную бурю, а муж остался далеко на берегу..." [С.9; 169].

Другой пример:

"Он привел ее в избушку, к пожилой даме, у которой нижняя часть лица была несоразмерно велика, так что казалось, будто она во рту держала большой камень" [С.9; 170].

Эта гипотетическая ситуация в дальнейшем как бы покидает пределы "гипотезы" и оформляемого ею "текста", перемещаясь в сферу реального:

"Когда в избушках потухли самовары и утомленные благотворительницы сдали выручку пожилой даме с камнем во рту, Артынов повел Аню под руку в залу, где был сервирован ужин для всех участвовавших в благотворительном базаре" [С.9; 171].

Камень во рту пожилой дамы претерпел метаморфозу, сходную с той что и Егорушкин "пряник-замазка" из повести "Степь".

Совершенно очевидно, что данный прием и его художественные возможности по-прежнему интересуют писателя, и этот интерес, как бы "пульсируя", время от времени реализуется в создаваемых им текстах.

В "Доме с мезонином" (1896) продолжается экспансия форм с "казалось": их в рассказе четыре, в то же время с "как будто" - три, с "точно" - две, с "как бы" - одна.

Ярких, выделяющихся ситуативных сравнений, способных перерасти в самодостаточные микроструктуры, в рассказе нет. Возможно, автор счел более уместным решить главную художественную задачу на контрасте (сопоставлении, сравнении) макроструктур, искреннего, лирического, духовного начала и формального, рационального, бездушного и потому - фальшивого, предоставив ситуативным сравнениям решение периферийных, локальных задач.

Кстати сказать, "Дом с мезонином" интонационно, стилистически ориентирован на воссоздание монотонного, однообразного течения жизни. Рассказчик не раз подчеркивает повторяемость тех или иных ситуаций, событий, явлений. Особенно выразительные микроструктуры, вероятно, были бы здесь неуместны, противоречили бы авторскому замыслу.

Близкие интонационные и стилистические задачи ставятся Чеховым и в "Моей жизни" (1896), и в "Мужиках" (1897). Здесь также нет ярко выраженных ситуативных сравнений-микроструктур, они органично "усваиваются" текстом, выполняя, в основном, локальные, либо периферийные функции. С.110

За исключением, пожалуй, нескольких ситуативных сравнений из повести "Моя жизнь", например, такого: "Вот я стою один в поле и смотрю вверх на жаворонка, который повис в воздухе на одном месте и залился, точно в истерике, а сам думаю: " [С.9; 207].