Валерий Гвоздей - Меж двух миров, Некоторые аспекты чеховского реализма

Это музыкальное обрамление выразило и разнообразие бытующих в переулке настроений, и - мешанину чувств, охвативших Васильева, и создало разительный контраст с "музыкой сфер", с высоким планом представлений, иллюзий С.103

юноши - не зря сказано, что настройка невидимого оркестра происходила "в потемках над крышами".

В остальном же Чехов предпочел, описывая, как медик, причины и ход нервного приступа, обойтись как можно меньшим количеством предположительных высказываний, предпочел быть точным.

Рассказ "Сапожник и нечистая сила" (1888), казалось бы, давал возможность неограниченного использования предположительных конструкций, поскольку в нем описывается невероятный сон сапожника Федора Нилова. Но странное дело - такой оборот в рассказе только один, и раскрывает он представления героя о богатой жизни: "Федор ел и перед каждым блюдом выпивал по большому стакану отличной водки, точно генерал какой-нибудь или граф" [С.7; 225].

Всего два ситуативных сравнения в рассказе "Пари" (1889), и лишь одно из них художественно, концептуально значимо: "Его чтение было похоже на то, как будто он плавал в море среди обломков корабля и, желая спасти себе жизнь, жадно хватался то за один обломок, то за другой!" [С.7; 232].

В основном служебные функции выполняют излюбленные чеховские обороты в повести "Скучная история" (1889), посвященной проблеме мировоззрения и воссоздающей трагедию человека, подавленного грузом "кажимостей", иллюзорных, мнимых ценностей и лишь в конце жизни осознавшего это.

Над уровнем обычных грамматических конструкций поднимаются лишь несколько оборотов. Большая их часть связана с предчувствием смерти, испытанным героем: "В теле нет ни одного такого ощущения, которое бы указывало на скорый конец, но душу мою гнетет такой ужас, как будто я вдруг увидел громадное зловещее зарево. Дыхание становится все чаще и чаще, тело дрожит, все внутренности в движении, на лице и на лысине такое ощущение, как будто на них садится паутина. Спине моей холодно, она точно втягивается вовнутрь, и такое у меня чувство, как будто смерть подойдет ко мне непременно сзади, потихоньку..." [С.7; 301].

Как видим, приведенные примеры связаны с "медицинской" проблематикой, со стремлением более достоверно описать физиологические ощущения больного.

Еще одно ситуативное сравнение сопровождает слова героя об условности, иллюзорности личной славы: "... не люблю я своего популярного имени. Мне кажется, как будто оно меня обмануло" [С.7; 306]. Но в данном случае "как будто" близко к союзу "что".

И последнее в повести ситуативное сравнение возникает в момент прощания героя с единственным близким ему человеком:

"Мне хочется спросить: Но она не глядит на меня, рука у нее холодная, словно чужая" [С.7; 310].

Словно чужая... Это своеобразный итог и отношений Николая Степаныча с Катей, и - в целом его жизни.

Затем в ряде произведений Чехова - "Воры" (1890), "Гусев" (1890), "Бабы" (1891) - конструкции с союзами "точно", "словно", "как будто" встречаются относительно редко и при этом не играют какой-то особенной, художественно значимой роли. Конструкции с союзом "как бы" и вводным словом "казалось" на время уходят из активного использования. С.104

Если сравнить линию чеховского интереса к таким формам с синусоидой, то упомянутые три текста оказываются "во впадине".

Можно было бы ожидать, что данные формы навсегда утратили прежний, специфический чеховский статус. На такую мысль наводят произведения писателя рубежа 80 - 90-х годов, а также опыт некоторых его предшественников и современников, в чьих текстах подобные конструкции, обильные на ранних этапах творчества, с годами встречались все реже.

Однако этого не произошло.

Видимо, все-таки здесь уместно сравнение с синусоидой.

И повесть "Дуэль" (1891) вновь знаменует собой "подъем".

Вновь в чеховском тексте замелькали излюбленные "казалось", "как будто", "точно", "как бы", причем оформляемые этими союзами обороты выполняли довольно разнообразные художественные функции, которые уже были описаны применительно к другим произведениям.

Проникают они и в прямую речь героев:

"- У тебя такой вид, как будто ты идешь арестовать меня, - сказал фон Корен, увидев входившего к нему Самойленка в парадной форме" [С.7; 406].

Особо ярких, концептуально значимых ситуативных сравнений в повести не много, и они, как и в "Скучной истории", появляются ближе к финалу.

Вот Лаевский стал свидетелем измены своей жены: "Дома, в кабинете, он, потирая руки и угловато поводя плечами и шеей, как будто ему было тесно в пиджаке и сорочке, прошелся из угла в угол, потом зажег свечу и сел за стол..." [С.7; 429].

Состояние присутствующих на дуэли описывается так: "Секунданты были смущены и переглядывались друг с другом, как бы спрашивая, зачем они тут и что им делать" [С.7; 444].

Эти ситуативные сравнения уже более прямо связаны с идеологическим планом произведения и в значительной мере формируют его.

Как и следующее, описывающее возвращение Лаевского с дуэли: "Он посматривал на угрюмое, заплаканное лицо Шешковского и вперед на две коляски, в которых сидели фон Корен, его секунданты и доктор, и ему казалось, как будто они все возвращались из кладбища, где только что похоронили тяжелого, невыносимого человека, который мешал всем жить" [С.7; 450].

Данное сравнение достаточно прозрачно указывает на то, что на дуэли умер прежний Лаевский.

"У него в правой стороне шеи, около воротничка, вздулась небольшая опухоль, длиною и толщиною с мизинец, и чувствовалась боль, как будто кто провел по шее утюгом. Это контузила пуля" [С.7; 450].

Приведенное ситуативное сравнение уже не столь прозрачно. И лишь внимательное чтение повести позволяет обнаружить его глубинный смысл. По сути перед нами неявная отсылка к первым страницам повести, когда Лаевский говорит: "Что же касается любви, то я должен тебе сказать, что жить с женщиной, которая читала Спенсера и пошла для тебя на край света, так же не интересно, как с любой Анфисой или Акулиной. Так же пахнет утюгом, пудрой, лекарствами, те же папильотки каждое утро и тот же самообман... С.105

- Без утюга нельзя в хозяйстве, - сказал Самойленко, краснея от того, что Лаевский говорит с ним так откровенно о знакомой даме" [С.7; 356].

Немного нелепая фраза доктора, сказавшего от смущения первое, что пришло в голову, своеобразно взаимодействует с процитированным ранее ситуативным сравнением ("и чувствовалась боль, как будто кто провел по шее утюгом").

Действительно, без утюга нельзя в хозяйстве. Ведь испытав потрясение, как бы сейчас сказали, пережив "крайнюю", экзистенциальную ситуацию, шок, Лаевский переродился, стал другим человеком.

Но изменения произошли не только с Лаевским. Изменился и фон Корен. И чтобы показать это, автор вновь использует форму "как будто":