Лидия Чарская - Дурнушка

Но я ничего не понимала. Я слушала нежные звуки его голоса, любовалась его нервным, взволнованным лицом, и была счастлива, как никогда в моей жизни, и чуть не плача, отрывалась от наших бесед, когда Варенька приходила звать меня к примерке неизбежного в таких случаях приданого.

Взволнованная, радостная бежала я к м-ме Люси, толстой француженке с вычурною прической.

— En voici des echantillons de la robe de chambre, mademoiselle. Le quel en preferet vous? [7] Вот образчики на халат, мадемуазель. Которое вам больше нравится? — с самою обворожительною улыбкою предлагала она мне кусочки тканей нежнейших голубых и розовых оттенков.

В другое время я ужаснулась бы при виде этих светлых бросающихся в глаза тряпок. Голубое или розовое matine для меня, Таси Горяниной, с моим некрасивым лицом! Но теперь мне было как-то безразлично до всего, что не касалось моего счастья.

«Ведь если он любит меня, — думалось мне, — то уж во всяком случае, не за мою внешность. И буду я лучше или хуже того, чем я есть, он отнесся бы ко мне с одинаковым участием и добротою».

Я торопливо примеривала шерстяные и шелковые лифы, почти не замечая того, что на меня надевали, горя желанием покончить возможно скорее со всем этим неизбежным злом и возвратиться туда, в мою уютную маленькую гостиную, где он меня ждал, ходя из угла в угол своими легкими шагами.

— Ну, что, покончили с важными делами? — шутя встречал он меня.

— Скучно это! — жаловалась я.

— Но неизбежно! Что делать! Нам не пересоздать старых привычек, накопившихся за сотни лет.

Свадьбу назначили на последние дни масленицы, потому что Сергей хотел познакомить меня с деревенскою весною у себя в имении, куда мы должны были уехать после венца.

Теперь к нам часто приезжали мои подруги, т. е., нет, не подруги (подруг у меня никогда не было), а те светские барышни, которые выезжали со мною в одно время и считались моими сверстницами по бальным и концертным залам. Все они любезно улыбались мне, поздравляли меня с помолвкой и откровенно восхищались талантом моего жениха.

Приехала прелестная баронесса Кити.

— Я рада за вас, милая Тася, — просто и задушевно сказала она, лаская меня своим серьезным и чистым взглядом. — Вы мне так нравитесь, мы должны подружиться. Хотите?

И я подружилась с ней. Малейшая ласка подкупала меня, далеко не избалованную дружеским сочувствием. Участием же со стороны Кити я дорожила в особенности. Она так мало походила на холодных чересчур деланных светских кукол.

Лили — та просто прыгала вокруг меня, как птичка и переворачивала вверх дном весь мой приданый гардероб. Словом, все были довольны предстоящей свадьбой.

— Так вот как, Наташа! Вы оказываетесь настоящим ангелом! Совершенно случайно я узнал о ваших подвигах… совершенно случайно! Вы сами не хотели поделиться ими со мною, недобрая! — говорил Сергей, заехав за мною, чтобы увезти меня на обычную прогулку.

Tante Lise разрешала нам кататься часок-другой по шумным петербургским улицам.

Я не поняла в первую минуту, о чем говорит Сергей…

Тогда, взяв мои руки в свои, он передал мне то, что узнал из уст Лили о моей благотворительной деятельности.

— Отчего вы мне не говорили об этом, Наташа? — с ласковым укором спросил он.

— Зачем же мне было распространяться на эту тему? — несколько смущенно оправдывалась я. — Ведь мои рассказы могли быть приняты за самохвальство! Я этого не хотела.

— Знаете, Наташа, — чистосердечным порывом вырвалось из его груди, — чем больше я узнаю вас, тем больше убеждаюсь, что приобрел с вашей рукою сокровище, которое вряд ли заслуживаю…

— Вы?

Вероятно, мое чувство к нему было слишком очевидно, слишком наглядно выразилось оно в этом восторженном «вы», потому что все лицо его вдруг осветилось и он сказал, невольно понижая голос от охватившего его волнения:

— Как вы добры, Наташа, и как бы я хотел быть таким же добрым, как вы!

В тот же день вечером, узнав, что я собираюсь в сопровождении Вареньки объезжать бедных, он выпросил позволения у tante Lise заменить собою мою компаньонку.

Получив ее согласие, мы обрадовались, как дети. Быстро накинула я нарядную плюшевую, отороченную соболями шубку, такую же шапочку и, едва удерживаясь от обуявшего меня счастливого беспричинного смеха, сбежала вниз. Щегольские санки Водова ждали нас у подъезда. Сергей помог мне усесться, заботливо запахнул медвежью полость и сев рядом, повернул ко мне смеющееся лицо:

— Куда же?

Я назвала улицу, находившуюся на самой окраине города. Кучер, такой же молодой и жизнерадостный, как и мы сами, с особенным удовольствием подобрал вожжи и, лихо прикрикнув, пустил лошадь быстрой рысью по мягкой и рыхлой зимней дороге.

Чудный зимний, студеный, несмотря на февраль месяц, вечер сиял золотыми звездами и сверкающею белою фатою снега, отливавшего в лучах месяца миллиардами огней.

Я смотрела в опрокинутый над моей головою светозарный купол и думала о капризных случайностях судьбы.

«Вот, — невольно приходило мне в голову, — несколько месяцев тому назад я ездила по той же дороге, к тем же бедным, в сопутствии Вареньки, одинокая, сиротливая, никому не нужная, несмотря на все мои достоинства, восхваляемые людьми. А теперь все изменилось…» Я уже не прежняя одинокая Тася, проклинающая десятки раз в день свое безобразие. Точно в волшебной сказке, появился на пути моем давно всем моим существом ожидаемый прекрасный и добрый принц.

И этот «принц» любит меня; я это видела и по нежной ласке, льющейся мягким светом из его глаз. И в звуках его милого голоса было столько доброго участия, столько беспредельной готовности сделать меня счастливой! Как он мог полюбить меня, такую, как я есмь, я не могла уяснить себе, но тем не менее, он любил меня. Сергей часто говорил мне, что я моими душевными качествами напоминаю ему его мать, умершую, когда он был ребенком; говорил, что между нами есть много родственного; он даже иногда называл меня своей младшей сестричкой.

— Разве мы — не брат и сестра, породненные одною целью, Наташа? — говорил он, — разве великое искусство — не наша общая мать?

Да, да, он был прав, тысячу раз прав.

Что-то родственное, трогательное незаметно влилось в наши взаимные отношения.

И теперь, несясь стрелою в маленьких саночках по ровной дороге на самую дальнюю окраину Петербургской стороны, я вся была полна этим моим убеждением.

— Вам не холодно, Наташа? — наклонился он ко мне, как раз в ту минуту, когда моя голова была полна мыслью о нем.

— Нет, нет, благодарю вас! Мне так хорошо!

Сани остановились перед домом, где ютилась семья бедной больной вдовы чиновника, Осиповой, моей главной клиентки.

Около двух лет не вставала она с постели, прикованная к ней острыми припадками ревматизма. С нею жили двое малолетних мальчиков, ее сыновей, по седьмому и по восьмому году, и взрослая дочь, молодая, двадцатилетняя девушка.