Лидия Чарская - Дурнушка

Я ничего не понимала, позабыв все напутствия кузины, пояснявшей мне в сотый раз то, что я должна была делать во время обряда. Я даже забыла в эту минуту о том человеке, который сейчас, сию минуту будет признан моим мужем перед лицом церкви и этой нарядной, пышной толпой. Как ни странно, но впечатление, захватившее меня при входе в храм, заслонило в моем сознании даже его образ. Точно действующим лицом этого жизненного эпизода была одна я, а он, мой дорогой, милый, был только неизбежным дополнением венчального акта. И только когда священник торжественно подвел кого-то близко-близко ко мне и, соединив наши руки, повел нас за собою к аналою, только тогда моя мысль прояснилась в отуманенной голове и я поняла, что рядом стоящий «кто-то» — мой муж перед людьми и Небом; что он, а не кто другой, поднял во мне мое до сих пор приниженное самолюбие, уравнял меня с другими, имеющими право на любовь и счастье, и показал всей этой праздно глазеющей толпе, что я достойна его чувства, достойна его выбора.

Горячая волна безграничной любви, смешанной с благодарностью, захватила меня. Сладкое умиление наполнило сердце.

«Возложил еси на главы венцы», — выводили, между тем, певчие на клиросе, и это пение радостным и стройным эхо откликалось где-то в глубине моей души.

При обмене колец мои пальцы коснулись руки Сергея, и я почувствовала умышленное пожатие его руки. Он как бы хотел придать мне мужества. Слезы безграничного счастья навернулись мне на глаза.

И тут только я решилась взглянуть на мужа. Он был серьезен, бледен и, казалось, волновался не менее меня, но при виде моего просветленного, счастливого лица чуть-чуть улыбнулся мне в ответ и вторично пожал мою руку.

Обряд кончился.

Мой муж подал мне руку и мы пошли на амвон принимать поздравления приглашенных гостей.

Я благословляла Сергее за то, что он не поддался увещаниям tante Lise и, вместо предлагаемой поездки за границу, решил увезти меня в свое имение, находящееся в Курской губернии, ссылаясь на разом обуявшую его лихорадку работы. Мне так хотелось посмотреть его гнездышко в глуши.

Большая часть приглашенных собралась на вокзал проводить нас. Tante Lise простилась со мною дома.

Что-то похожее на ласку мелькнуло на миг в ее строгих глазах, когда она перекрестила меня в последний раз, напутствуя на неведомый путь моей супружеской жизни, но только на один миг. Она тотчас же оправилась от непривычного ей порыва и заговорила своим обычным сухим тоном светской дамы.

— Помните, милая Тася, счастье семейной жизни зависит вполне только от нас, женщин! Постарайтесь же устроить его прочно и твердо!

— Постараюсь, ma tante, — целуя ее сухую руку, произнесла я и тут же горячо поблагодарила ее за все ее заботы обо мне.

Все-таки, несмотря на свою сдержанность и внешнюю сухость, tante Lise по своему любила меня.

— Смотрите, чтобы вас волки не съели! — шутил на вокзале Вива, негодовавший на моего мужа за то, что он решил запереться на долгие месяцы в деревне.

Решено было, что они с Лили приедут к нам летом, а также и милая Кити, погостить.

С третьим звонком мы поспешили в купе, сплошь заваленное букетами и ящиками конфет, неизбежным приношением друзей.

— A bientot, [11] До скорого свидания Тася! — кричала мне Лили, кивая хорошенькой головкой.

— Милая! — чуть слышно шепнула мне моя новая подруга, Кити.

Ее глаза были влажны.

Поезд тронулся. Оставшиеся на дебаркадере закивали головами, закричали последние приветствия. Я стояла на площадке перед дверью вагона и весело улыбалась толпе провожатых. Мне было и жалко, и радостно в одно и то же время покидать холодный город, где я так печально провела лучшие годы своей юности. Позади меня осталось теперь все пережитое мною — хорошее ли, или дурное, но уже промелькнувшее мимо. Впереди «нечто» неведомое и неизбежное манило издали своим таинственным и загадочным взором.

«От нас, женщин, зависит счастье семейной жизни», — послышались мне сквозь гул колес и шум локомотива слова сказанные tante Lise.

«Да, да, я завоюю мое счастье, если это зависит от меня только!» — мысленно воскликнула я и, доверчиво улыбаясь подошедшему мужу, вошла в вагон.

Ласковый, теплый февральский вечер нежно дохнул мне в лицо, когда в сопровождении мужа, я вышла из вагона на маленькой станции не доезжая Курска.

Полтора суток, проведенные в дороге, промчались, как сон.

Сергей был такой предупредительный, заботливый и добрый. Что-то сердечное, родное проглядывало в его отношениях ко мне. В первый же вечер, проведенный с ним в вагоне, я рассказала ему о своем отце, о котором еще никогда ни с кем не говорила.

В Москву мы приехали ранним утром и, не останавливаясь ни на час в старой русской столице, поспешили на Курский вокзал.

Около одиннадцати часов вечера поезд привез нас на станцию «Колонтаевку», в трех верстах от которой находилось имение Сергея.

За нами выслали лошадей, чудесную серую в яблоках тройку. Круглолицый парень-возница, сидевший на козлах, широко осклабился, завидя Сергея.

— Честь имею поздравить барин, — приветствовал он мужа и, ударив вожжами по спинам застоявшихся лошадок, пустил их быстрой рысью.

— Что, няня здорова?… А Аким Петрович?… А батюшка? — с участливым любопытством осведомлялся муж, весь подавшись вперед своей стройной фигурой, чтобы хорошенько расслышать то, что говорил кучер.

— Слава Богу, все здравствуют, Сергей Вадимович. Анна Степановна наказывали завтра в слободу сходить к батюшке, чтобы, значит, молебен отслужить… Эй вы, соколики! — неожиданно прикрикнул он на лошадей.

Ровная и белая, как скатерть, дорога мягко стлалась среди полей, покрытых сплошной пеленою снежных сугробов. Где-то далеко впереди мелькали яркие точки многих огоньков.

— Это Насиловка, наша слобода, — пояснил Сергей, уловив мой взор, прикованный к огненным точкам.

— Ась? — повернул к нам улыбающееся лицо возница.

— Не тебе — правь, голубчик. Я молодой барыне объясняю, где наши места находятся, — ласково сказал ему Сергей, и, протянув руку вперед, в противоположную от огней сторону, добавил, — а вот и «Довольное».

Я посмотрела по указанному мне направлению. Благодаря светлой лунной ночи, можно было различить группу деревьев, темным пятном выступавших в стороне от дороги. Чуть заметная полоса света пронизывала их таинственно-молчаливую чащу.

— «Довольное»… — эхом повторила я за мужем и невольно мысленно прибавила себе, — моя тихая пристань, мой очаг, где я должна буду положить начало прочному семейному счастью, о котором говорила tante Lise.

И мне вдруг стало страшно от близости этой пристани, этого неизвестного близкого будущего, прикрытого от меня непроницаемой завесой судьбы. Все там, за этой группой деревьев темнеющего парка, закрывающих своими ветвями старое гнездо водовского рода, было мне чуждо и незнакомо. Ведь ни няни, выходившей два поколения, ни старого управляющего, полвека прожившего в этом неведомом мне «Довольном», я не знала, как мало познала, в сущности, и человека, везущего меня в свое родовое гнездо и соединенного со мною тесными узами брака.