Михаил Арцыбашев - Санин

Но вместо этого Юрий не сказал ничего, а Рязанцев спросил:

- Вы высланы надолго?

- На пять лет, - ответил Юрий.

Николай Егорович, ходивший по комнате, на мгновение задержался, но справился и продолжал ходить чересчур правильными размеренными шагами старого военного. Он еще не знал подробностей высылки сына и это неожиданное известие кинулось ему в голову.

"Черт знает что такое!" - мысленно вспыхнул он.

Ляля поняла это движение отца и испугалась. Она боялась всяких ссор, споров и неприятностей и попыталась перевести разговор.

"Какая я глупая, - мысленно укоряла она себя, - как не догадаться предупредить Толю".

Но Рязанцев не знал сути дела и, ответив на вопрос Ляли, хочет ли он чаю, опять стал расспрашивать Юрия.

- Что же вы теперь намерены делать?

Николай Егорович хмурился и молчал. И вдруг Юрий почувствовал его молчание, и прежде чем успел сообразить последствия, в нем закипело раздражение и упрямство. Он нарочно ответил:

- Ничего пока...

- Как так ничего? - останавливаясь, спросил Николай Егорович. Голоса он не повысил, но в звуках его ясно послышался затаенный укор.

- Как ты можешь говорить "ничего", как у тебя хватает совести говорить это, точно я обязан держать тебя на своей шее!.. Как ты смеешь забывать, что я стар, что тебе давно пора самому хлеб зарабатывать? Я ничего не говорю, живи, но как ты сам этого не понимаешь! - сказал этот тон.

И тем острее чувствуя его, потому что сознавал за отцом право так думать, Юрий тем не менее оскорбился всем существом своим.

- Да так, ничего... что же мне делать? - вызывающе ответил он.

Николай Егорович хотел сказать что-то резкое, но промолчал и только, пожав плечами, опять стал ходить из угла в угол тяжелыми размеренными на три темпа шагами. Джентльменское воспитание не позволило ему раздражиться в первый же день приезда сына.

Юрий следил за ним блестящими глазами и уже не мог сдерживаться, весь ощетинившись и насторожившись, чтобы вцепиться в малейший повод. Он прекрасно сознавал, что сам вызывает ссору, но уже не мог владеть своим упрямством и раздражением.

Ляля чуть не плакала и растерянно переводила умоляющие глаза с брата на отца. Рязанцев наконец понял, и ему стало жаль Лялю. Он поспешно и не очень ловко перевел разговор на другую тему.

Вечер прошел скучно и натянуто. Юрий не мог считать себя виноватым, потому что не мог согласиться, что политическая борьба не его дело, как думал Николай Егорович. Ему казалось, что отец не понимает самой простой вещи, потому что стар и неразвит, и он бессознательно чувствовал его виновным в своей старости и неразвитости и злился. Разговоры, которые поднимал Рязанцев, его не занимали, и, слушая вполуха, он все так же напряженно и злобно следил за отцом своими черными блестящими глазами.

К самому ужину пришли Новиков, Иванов и Семенов.

Семенов был больной чахоткою университетский студент, уже несколько месяцев живший в этом городе на уроке. Он был очень некрасив, худ и слаб, и на его преждевременно состарившемся лице неуловимо, но жутко лежала тонкая тень близкой смерти. Иванов был народный учитель, длинноволосый, широкоплечий и нескладный человек.

Они вместе гуляли на бульваре и, узнав о приезде Юрия, зашли поздороваться.

С их приходом все оживилось. Начались остроты, шутки и смех. За ужином все пили и Иванов больше всех.

За те несколько дней, которые прошли со времени ею неудачного объяснения с Лидой Саниной, Новиков немного успокоился. Ему стало казаться, что отказ был случайным, что он сам виноват в нем, не подготовив Лиду. Но все-таки ему было мучительно стыдно и неловко ходить к Саниным. Поэтому он старался видеться с Лидой не у них, а будто случайно встречаясь с нею то у знакомых, то на улице. И оттого, что Лида, жалевшая его и чувствовавшая себя как будто виноватой, была с ним преувеличенно ласкова и внимательна, Новиков опять стал надеяться.

- Вот что, господа, - сказал он, когда они уже уходили, - давайте-ка устроим пикник в монастыре... А?

Загородный монастырь был обычным местом прогулок, потому что стоял на горе, в красивом привольном и речном месте, недалеко от города и дорога туда была хороша.

Ляля, больше всего на свете любившая всякий шум, прогулки, купанье, катанье на лодке и беготню по лесу, с увлечением ухватилась за эту мысль.

- Непременно, непременно... А когда?

- Да хоть и завтра! - ответил Новиков.

- А кого же мы пригласим еще? - спросил Рязанцев, которому тоже понравилась мысль о прогулке. В лесу можно было целоваться, обниматься и быть в раздражающей близости к телу Ляли, которое остро дразнило его своей свежестью и чистотой.

- Да кого... Вот нас... шестеро. Позовем Шафрова.

- Это кто же такой? - спросил Юрий.

- Юный студиозус один тут есть такой.

- Ну... а Людмила Николаевна пригласит Карсавину и Ольгу Ивановну.

- Кого? - опять переспросил Юрий. Ляля засмеялась.

Увидишь! - сказала она и загадочно-выразительно поцеловала кончики пальцев.

- Вот как, - улыбнулся Юрий, - посмотрим, посмотрим...

Новиков помялся и неестественно равнодушно прибавил:

- Саниных можно позвать.

- Лиду непременно! - воскликнула Ляля не столько потому, что ей нравилась Санина, сколько потому, что знала о любви Новикова и хотела сделать ему приятное. Она была очень счастлива своей любовью, и ей хотелось, чтобы и все вокруг были так же счастливы и довольны.

- Только тогда придется и офицеров звать, - язвительно вставил Иванов.

- Что ж, позовем... чем больше народу, тем лучше.

Все вышли на крыльцо.

Луна светила ярко и ровно. Было тепло и тихо.

- Ну ночь, - сказала Ляля, незаметно прижимаясь к Рязанцеву.

Ей не хотелось, чтобы он уходил. Рязанцев крепко прижал ее круглую теплую ручку локтем.

- Да, ночь чудная! - сказал он, придавая этим простым словам особенный, только им двоим понятный, смысл.

- Да будет ей благо, - басом отозвался Иванов, - а я спать желаю Покойной ночи, синьоры!

И он зашагал по улице, размахивая руками, как мельница крыльями.

Потом ушли Новиков и Семенов. Рязанцев долго прощался с Лялей под предлогом совещания о пикнике.

- Ну, бай, бай, - шутя сказала Ляля, когда он ушел, потянулась и вздохнула, с сожалением покидая лунный свет, теплый ночной воздух и то, к чему они звали ее молодое цветущее тело.

Юрий подумал, что отец еще не спит и что если они останутся вдвоем, то неприятное и ни к чему не ведущее объяснение будет неизбежным.

- Нет, - сказал он, глядя в сторону, на голубоватый туман, тянущийся пеленой за черным забором над рекой, - я еще не хочу спать... Пойду пройдусь.

- Как хочешь, - отозвалась Ляля тихим и странно нежным голосом. Она еще раз потянулась, зажмурилась, как кошечка, улыбнулась куда-то навстречу лунному свету и ушла. Юрий остался один. С минуту он неподвижно стоял и смотрел на черные тени домов и деревьев, казавшиеся глубокими и холодными, потом встрепенулся и пошел в ту сторону, куда медленно ушел Семенов.