Сергей Хитун - Дворянские поросята

Операция под хлороформом в течение часа, была безуспешна. Пули не нашли... Директор Пансиона был в панике. Решили пока, отца, судью, где-то в далекой, северной Сибири, о несчастном случае с его сыном, не извещать, в надежде, что поиски пули все-таки закончатся успехом до тех пор, когда трехнедельная, почтовая доставка письма, с подробностями о ранении мальчика, известит его родителей.

Но тогда-то и был дан категорический, строгий приказ - всех поступающих в больницу Пансиона, обыскивать и переодевать в больничное белье и халаты.

Прокопыч замолчал и смотрел куда-то в угол комнаты, как бы видя себя там над простреленным колен-ком мальца...

- Ну, а дальше что? Что же было сделано потом? - допытывался Дейнеко, забывший свою проблему о недостачи табака.

- Потом? Потом, - подстреленного воспитанника отправили на пароходе, в сопровождении его воспитателя, в Киев, где, в то время, был единственный Рентгеновский Отдел при клинике Киевского Университета.

Рентгеновский снимок указал местонахождение пули, которая, благодаря выстрелу почти в упор, была вся вогнана в кость ноги.

Вторичная операция потребовала хирургического долота, чтобы выдолбить, эту малокалиберную пулю и кусок материи подштанников из кости.

После операции, страдавшего, более от последствий хлороформа, чем от операции, как таковой, воспитанника Пансиона положили выздоравливать в женскую общую палату клиники Университета Св. Владимира. В мужском отделении свободных коек не оказалось.

Что видел пострадавший, двенадцатилетний, юнец в женской палате, в течение полутора месяца его пребывания в ней, мне трудно сказать. Но судя по тому, насколько жадно, с блестящими глазами, слушали его - его сверстники, когда он вернулся в Пансион, то наверно он поведал им много-много, неожиданно-нового, прозаичного и, не совсем в пользу слабого пола, так как, часто, по словам других, его "лекция" прерывалась восклицаниями:

- Как хорошо, что за нами наблюдают воспитатели, а... не бабье!

Раненый пансионер стал героем среди своих однокашников и с гордостью, с немного преувеличенным трудом, волочил свою, несгибающуюся в колене, ногу, как ветеран, "боец с седою головой".

Прокопыч закончил свое повествование о "беспокойных" днях Пансиона, поднялся и пообещал послать больничного дядьку Гаврилу за табаком для Дейнеко.

Два-три часа спустя, фельдшер сидел в своей комнате, перебирая струны гитары и задумчиво глядел в окно, в котором, поверх невысокого забора, были видны, под деревьями парка, парочки на скамейках у летнего павильона.

В полуоткрытую дверь просунулось загорелое, скуластое, усатое лицо.

- Заходи, заходи, Гаврила. Давай попоем во славу законченного, рабочего дня, - пригласил Прокопыч Гаврилу; он отлично знал, по сузившимся, мигающим глазам и мокрым губам дядьки, что он только что выпил водки и запил ее, украденным из аптеки, рыбьим жиром: - бо воно, як селедец...

- Что ж, споем "Мне все равно" или "Я любил тебя на Волге". Только вложи больше чувства в свой бас, чтобы не звучало, как бык, заблудившийся в лесу.

Оба засмеялись. Потом они запели.

- Безусловно, абсолютно, абсолютно, безусловно, - пели двое в заразном отделении; притоптывание их ног шло в темп, ими самими составленной, песни...

Но кашля не было слышно...

ПЕВЦЫ

"Председатель Президиума, состоящего под покровительством Ея Величества Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны. Постановка голоса. Bell Canto. Профессор Сонкини".

Бароненко прочел это на медной, ярко наполированной доске на двери. Он переступил с ноги на ногу, взял свой портфель из одной руки в другую и снова пробежал глазами слова рекламного характера, непривычные в связи с именем члена Царствующего Дома. (Многочисленные благотворительные учреждения, состоявшие под Покровительством Императрицы Марии Федоровны, иногда получали разрешение, как Монаршую Милость, пользоваться ее именем для коммерческих предприятий, за крупные денежные пожертвования в пользу этих учреждений. Особенно легко эти льготы давались иностранцам.).

Изнутри доносился звонкий женский голос, певший упражнения в верхнем регистре.

Бароненко шагнул вперед и позвонил. Затем отступил назад и стоял возбужденный, борясь с своей нерешительностью и сомнениями, которые сменялись смелостью и надеждой.

Он повернулся и взглянул на улицу обсаженную цветущими каштанами; и на бородатого извозчика дремлющего на козлах, пригретого полуденным майским солнцем.

Думая, что его звонок не был услышан, Бароненко поднял руку, чтобы снова нажать кнопку, но дверь открылась.

Грудастая средних лет женщина, одетая в белую кофточку и черную юбку, стояла в пройме двери, глядя на Бароненко вопросительно карими глазами с темными кругами под ними.

- Видеть... профессора, - застенчиво начал он. Женщина молча посторонилась, пропуская молодого человека в коридор.

- Первая дверь налево. Он к вам выйдет, - лаконично сказала она мягким низким голосом.

Бароненко вошел в приемную и сел на плюшевое кресло около двери ведущей в другую комнату откуда доносилось женское пение.

Голос певицы был чист, нежен и печален, как будто она о чем-то просила. Затем, точно в ответ на желаемый отклик, он приобрел больше силы и уверенности, как будто исполненная надежда внесла ноты радости и вызова. Песня кончилась такими стаккато и трелями, что Бароненко сидел неподвижно с широко открытыми глазами.

"Вот это соловей, - подумал он. - Как же мне получить первое место на конкурсе соревнования певцов, если там будут такие таланты как она?".

Он открыл портфель, вынул газету и снова прочел, обведенное красным карандашом объявление:

"В поисках новых талантов. Временно в городе. Бесплатная проба голосов. Выигравший в соревновании получит годовую стипендию в Консерваторию. Просьба к лицам с голосами посредственного качества, нас не беспокоить".

Бароненко отложил газету в сторону. Певица закончила свою арию такой высокой и выдержанной нотой, что пораженный Бароненко убедился не только в отличном качестве ее голоса, но также и в исключительном контроле ее дыхания. Это омрачило его надежды на победу на конкурсе. Настала тишина. Мужской голос что-то говорил. Бароненко, с учащенным биением сердца, напряг свой слух, чтобы уловить слова маэстро.

- Диафрагма... поддержка... Я Вам покажу, - доносилось оттуда.

Потом верхняя нота была повторена певицей, но уже без прежнего блеска... затем дрогнула и... замолкла. Последовало несколько слов профессора и снова высокая вибрирующая, прерывающаяся и приглушенная нота.

Бароненко не мог устоять, чтобы не выяснить эти мистические экзерсисы. Круто наклонившись через ручку кресла, он взглянул через щель не совсем закрытой двери. То что он увидел сначала смутило его, но потом его лицо расплылось в лукавую улыбку.