Николай Храпов - Счастье потерянной жизни

Непобедимое нам дано знамя,

Среди гонений его вознесем.

Бог в нас удел приобрел вечный

И нам победу дарует Христом.

Вслед за Иисусом в бой без смущенья

Радостно с песней пойдем!

Вслед за Иисусом без отступленья

Мы победим со Христом!

После пения братья сердечно обняли друг друга.

А вокруг продолжало твориться ужасное. Покидая место собрания, братья наткнулись на труп известного ленинградского режиссера - как нагнулся он за дровами, так и застыл, измученный. А дальше на санках арестанты волочили еще два трупа. Подле барака плясал изможденный арестант, потерявший рассудок...

Братья поблагодарили Бога, что Он еще сохранил их. Решили порадоваться трапезой любви. Достали скудные запасы: кто сохранившуюся пайку хлеба, кто селедку, а кто и мучицу, бережно хранимую в тряпице. Смели все в котелок, вскипятили и... съели, как самую богатую пищу.

Павел отошел в сторонку, помолился в уединении.

- Господи, как хорошо у Тебя и с Тобою, хотя уже нету сил, чтобы жить на земле. Не знаю, что ожидает меня впереди, ибо все, что имел - ныне потеряно. Не знаю, что придется еще растерять. Из всей моей жизни остались только это арестантское рубище, которым тела не согреешь, да последний вздох, с которым обращаюсь к Тебе. Сохрани же мне нелицемерную веру до этого самого последнего вздоха, веру в Тебя, веру в Твое милосердие и сострадание, веру в Твою любовь. Аминь!

Все чаще стопорилась работа на канатной дороге. Грунт замерзал, все меньше подавали его на промывку, мороз трещал так, что не выдерживал металл, что тут говорить о человеческих силах. Съемщики золота едва набирали рассыпанные по сукну крупицы драгоценного металла, случалось, попадался самородок - специальная охрана зорко следила за подобными операциями, после нее негде было промыть сукно; единственное место, где как-то шевелились зеки - жаровня, на которой прокаливали отмытое золото, освобождая его от влаги. Мешочки с золотом сдавали в кассу управления. Сколько жизней положено в жертву за этот металл?! Сколько пролито крови и сколько еще прольется, пока не доставят его к месту назначения, и сколько судеб продастся и будет продано в уплату за золото? Воистину счастлив тот человек и благословенно общество, свободное от золотого тельца!

Рассуждения Павла прервал нарастающий скрежет. Обернувшись, он похолодел от ужаса. Нагруженная вагонетка сорвалась с муфты и с нарастающей быстротой устремилась вниз, прямо на Павла. Он ухватился за канат, намереваясь поймать вагонетку за следующую муфту, но канат от удара только дернулся... страшный, смертоносный груз с воем и скрежетом катился вниз... жаром обдало лицо Павла, он растерялся, бросился навстречу опасности, пытаясь удержать груженую махину... Павел позабыл, что навстречу поднимается еще одна вагонетка... едва успел отклониться в сторону, как рядом грохнуло, ударило так, что полетели комья мерзлой земли, вагонетка поднялась на дыбы... резкая боль пронзила ногу, и он без чувств рухнул рядом.

Первое, что увидел перед собой Павел, когда пришел в себя... нет, не сострадание, не участие прочел он в глазах наклонившихся над ним людей, а полыхавшую ярость, плескавшуюся в глазах у бригадира.

- Очухался, гад! - заорал он. - Ты посмотри, что ты наделал!

Обе вагонетки, разбитые вдрызг, валялись рядом. Между ними скорчившись от боли, распростертый навзничь, лежал Павел. Кто-то из набежавших арестантов испуганно крестился.

Кто-то сказал:

- Отмаялся, горемычный!

- Что ты крестишься, - продолжал неистовствовать бригадир, - он еще глазами лупает, а ты отпеваешь. Разойдись по забоям!

Кто-то сдернул с Павла валенок, закрутил штанину вокруг окровавленной ноги. Павел вновь потерял сознание.

Павла отвезли в больничный городок прииска - Нижний Штурмовой. Первое, что он почувствовал, придя в сознание, то, что может шевелить ногой. "Слава Богу, - прошептал он, - не только сам, но, кажется, и нога цела. Остальное Господь усмотрит".

Да, каким-то чудом ногу не раздробило между вагонетками, а только пробило до самой кости. Впервые Павла обмыли, дали чистое белье и уложили в теплой палате на мягкую постель. Павел уснул. Но и во сне, глубоком и крепком, радостные слезы за чудесное спасение и в благодарность Господу продолжали литься из его глаз.

Некоторое время пришлось пользоваться костылями, врачи успокоили его, заверив, что рана чистая и скоро он пойдет на поправку. И точно: не прошло и двух недель, как взамен костыля дали палку - приучайся, дескать, ходить заново. Однако закон лагеря распространяется и на больничные палаты - вскоре Павла усадили на сани и вернули на прежнее место. Как ни пытался он убедить лекаря, что ходить может только по комнате, да и то с палкой, его и слушать не стали: обозвали филоном и отправили на работы.

Рабочий день удлинили до 12 часов, пытаясь наверстать упущенное за период снегопадов время. Световой же день почти не прибавился и длился не более трех часов. В довершение к привычным бедам прибавились новые: свирепствовал новый начальник лагеря, по прозвищу Рыжий. Он взял за привычку перед отправкой в забой выступать перед заключенными со злобными речами, а так как делал это в подпитии, то несчастные зеки вынуждены были часами выстаивать на лютом морозе. Тот же, кто попробовал протестовать против подобных измывательств, навсегда исчезал из лагеря. Рыжий запретил разводить костры в забоях, и люди лишились единственной возможности согреться. "Ваше спасение, - цинично заявил Рыжий, - в работе. Работайте до пота". Тянулись из последних сил, пытались даже отрубать себе пальцы, чтобы освободиться от каторги, морозили конечности, но уловки эти помогали слабо: замеченных в членовредительстве кидали в карцер, а затем снова на работы. Крайнее отчаяние овладело людьми, но тут случай поселил в их сердцах надежду...

Как-то Павла зазвали к костерку. Новый сотский рассказал:

- Побежал прямо с развода Рыжий над забоями да над шурфами погонять нашего брата, оскользнулся и - хлоп! - прямо в шурф, а там лом забыли в бурке. Ну и... Метров пять пролетел и напоролся на лом. Вишь, как начальство забегало... А что толку: лом прошел насквозь...

У Павла не возникло чувство злорадности, он лишь с состраданием прошептал, узнав трагическую новость: "Боже, как может быть столь ужасна кончина человека!"

Точно угадывая его мысли, один из заключенных, гревшихся у костра Павел уже видел его на собраниях - вздохнул тяжко:

- На земле все мы были свидетелями его царствия, жаль, не хотел он обресть небесного царствия.

- Ужасна жизнь его, ужасна и кончина, - добавил сотский.

- Ужасна была смерть нашего Спасителя на кресте, ужасна и смерть разбойника, висящего рядом, но он успел получить прощение, покаялся в грехах и обрел мир с Богом. Даже смерть стала для него не ужасом, а приобретением вечного блаженства, по милости Божией...