Мирза Ибрагимов - Наступит день

Из отрывочных разговоров дяди Мусы Фридун пришел к выводу, что серхенгу известно о нем все: и то, что произошло в деревне, и многое из последующей его деятельности.

Он понял, что серхенг Сефаи мог обвинять его, не только опираясь на сомнительные агентурные сведения, а на основании подлинных фактов и неопровержимых доказательств. Но не это пугало Фрндуна. Больше беспокоило его другое - не добрался бы серхенг Сефаи до Курд Ахмеда и Ризы Гахрамани.

На третий день Фридуна и старика Мусу вывели из камеры. Фридуна повели по длинному коридору к кабинету серхенга, а старика поволокли в противоположную сторону.

"Не последний ли раз я его вижу?" - подумал Фридун с грустью, посмотрев вслед старику. И действительно, Фридун видел его в последний раз.

С болью в сердце он вошел в кабинет.

- Надеюсь, теперь вы не сомневаетесь, что мы все знаем? - обратился к Фридуну серхенг. - Ничто не скрыто от нас, поверьте. И самое разумное для человека в вашем положении - это назвать своих сообщников и указать, где они находятся.

- Все это лишнее, серхенг, - твердо сказал Фрндун. - Я жду приговора.

Подгоняя ударами прикладов, его повели обратно в камеру и на этот раз долго не вызывали на допрос.

Когда его снова потащили к серхенгу, нервы у Фридуна были напряжены до крайности. О последних политических событиях он ничего не знал и никак не мог ожидать какой бы то ни было перемены в настроении серхенга. Вошел он к нему весь подобранный, готовый встретить любое испытание.

Серхенг сидел, склонившись над столом, и что-то читал. Он показался Фридуну не то усталым, не то расстроенным. Щеки его впали, под глазами темнели синяки, лицо, имевшее всегда цвет крепкого чая, поблекло.

Уже целый час серхенг читал и перечитывал письмо, написанное Судабой под диктовку Курд Ахмеда; он читал его, останавливаясь на каждой строчке, изучая каждое слово. И, читая, старался прийти к какому-нибудь решению.

Прочитав это письмо в первый раз, серхенг был взбешен. Но чем больше он перечитывал его, тем больше понимал необходимость считаться с его содержанием.

Он не сомневался в том, что Фридун связан с большой группой бесстрашных и энергичных людей, способных на любой подвиг. Сопоставив этот факт с грозным для правящих кругов положением внутри страны, серхенг Сефаи решил освободить Фридуна.

В будущем это могло сослужить ему неплохую службу. Реза-шах, по существу, был уже готов к отречению. А с его отречением падало последнее препятствие, сдерживавшее мощный поток освободительного народного движения. Поэтому-то сегодня и нельзя отказываться ни от одного шага, который может принести пользу в будущем.

Именно это соображение заставило серхенга Сефаи приветствовать Фридуна как старого доброго знакомого:

- Пожалуйте, пожалуйте, господин Фридун! Садитесь, прошу вас. Хочу вас порадовать.

Фридун молча сел, теряясь в догадках.

- Глубоко изучив и всесторонне рассмотрев дело, я пришел к выводу, что во имя правды и справедливости следует освободить вас из заключения, продолжал серхенг Сефаи все тем же доброжелательным тоном. - Да, да, во имя правды и справедливости! Ведь в нашем деле правда и справедливость должны стоять на первом месте, А человек должен жить ради добрых дел и получать удовлетворение от своих добрых поступков. Не так ли, господин Фридун?

- Конечно! - только и мог выговорить в ответ Фридун, пораженный переменой, происшедшей в серхенге.

Серхенг поднялся из-за стола, подошел к Фридуну и протянул ему руку.

- Видите ли, господин Фридун, - сказал он почти заискивающе, - я давно уже убедился в том, что вы не виновны, и даже заготовил соответствующее решение. Но проведению этого, решения препятствовала деспотическая натура Реза-шаха, человека лишенного, к сожалению, совести и чести. Быть может, вы не верите тому, что я говорю? Но это истинная правда. Сегодня мне наконец удалось вырвать у начальства согласие, и я спешу поздравить вас: вы свободны!...

И серхенг вручил ошеломленному Фридуну пропуск на право выхода из тюрьмы.

- Я надеюсь, - продолжал серхенг с улыбкой, - что после этого мне удастся встретиться с вами в иных, более приятных условиях. Ведь мы, можно сказать, старые друзья. Не так ли?

- Прощайте... старый друг! - сказал Фридун и, взяв пропуск, направился к выходу,

Серхенг пошел проводить его. Вдруг Фридун, как бы вспомнив что-то, остановился и повернулся к нему.

- Я хочу вас спросить, серхенг.

- Сделайте милость.

- Как-то в мою камеру был помещен один умалишенный. Как вам известно, он мой дядя. Это несчастный, забитый человек. Где он? Что с ним?

Некоторое замешательство отразилось на лице серхенга.

- Господин Фридун, - начал он уклончиво, - это был старый, больной человек. Мы, конечно, лечили его, но не могли вылечить. Спустя два дня после перевода из вашей камеры старик скончался.

Не говоря более ни слова, Фридун вышел из кабинета. Он спешил поскорее вырваться из этого ада.

Голубое небо, чистый воздух наполнили грудь Фридуна невыразимой радостью; кажется, он мог бы птицей взвиться в поднебесье: его распирало желание обнять покрытые пылью чинары и целовать каждый их лист.

Есть ли на свете что-либо более желанное, более сладостное, чем воля?!

Фридун и прежде любил мечтать, вглядываясь в далекие горизонты, в синее бездонное небо, но никогда земля и небо не вызывали в нем столь восторженной, столь светлой, как бы благоухающей радости.

Ему показалось странным, что в городе так много военных и больше обычного автомобилей. Чтобы уразуметь причину этого, он обратился с вопросом к первому прохожему.

Тот с удивлением оглядел его и, в нескольких словах рассказав о последних событиях, спросил:

- Откуда ты, братец?

- Из крепости Гасри-Каджар.

- Скоро, бог даст, она будет снесена! - уверенно сказал прохожий.

Волнение Фридуна усилилось, когда он приблизился к дому Ризы Гахрамани. Время, прошедшее после той ночи, когда его бросили в темницу, показалось ему равным десятилетию.

Фридун быстро взбежал по лестнице знакомого дома. Открыла ему старая хозяйка. Не веря глазам, она застыла на месте; но после минутного оцепенения бросилась к нему и стала целовать.

- Слава богу! Слава богу! - бормотала она, вытирая слезы. - Вернулся живой! Дай бог, чтобы отворились двери всех тюрем, чтобы радость стала общим уделом!

Расспросив хозяйку о ее житье-бытье, Фридун справился о Ризе Гахрамани. Женщина сказала, что дома он бывает редко - все занят.

- Ни дня, ни ночи не разбирает, - махнула она рукой. - Говорит, шаха скоро прогонят и для всех будет свобода. Вот тогда народ будет избавлен от полицейских и жандармов. Немцы, какие были все сбежали. Из наших господ тоже многие уезжают туда, - она показала на юг. - Народ боится только одного как бы англичане опять не замутили все. Никак не дадут людям спокойно заняться своим делом.