Вадим Ярмолинец - Проводы

Тут дверь палаты приоткрылась, и неслышной тенью в неe скользнула Полина Ефимовна. За троячок пропустила еe к дочери дежурившая у входа в отделение санитарка. Присев на край постели и наклонившись к Зинуле, Полина Ефимовна легкими губами коснулась выглядывавшей из-под бинтов щеки дочери и спросила шепотом:

- Как ты, девочка моя?

- Голова, - отвечала Зинуля, еле двигая разбитыми и опухшими губками.

- Бедная, - Полина Ефимовна взяла руку дочери, прижала к своим губам, и тут же слезы покатились у неe.

- Мам, не надо, - попросила Зинуля. - Пройдет всe.

- Как я хочу, чтобы всe это прошло, всe, всe, как страшный сон, как наваждение, - шептала Полина Ефимовна. - Чтобы мы снова жили с тобой вдвоeм, чтобы не было никаких этих юриков, этих мусь, этих жутких, грубых людей.

Зинуля пожимала слабо еe руку своей, как бы соглашаясь с ней, и Полина Ефимовна продолжала горячо:

- Мы все делаем иногда ошибки, но нельзя допускать, чтобы эти ошибки оставались с нами на всю жизнь. Ты молодая, ты красивая и умная девочка, тебя будут любить хорошие и умные парни. Ты должна забыть обо всeм этом, идти учиться, ты слышишь меня?

Зинуля пожимала руку матери.

- Ты обещаешь мне?

Зинуля обещала.

- Так пока "скорая" приехала, с меня крови вытекло с каструлю хорошую, не вру, - продолжала свою печальную повесть рябая баба.

- Моя б воля, я б их всех, кобелей... - вздыхала невидимая в полумраке слушательница.

- Та, не говори, - возражала другая. - Я в прошлом, нет, вру, в 87-м годе в Симферополе отдыхала. В санатории. И, значит, познакомилась с одним баянистом с танцплощадки. Интеллигентный был мужчина и обходительный по всем правилам. За такого и замуж выйти бы - сплошное удовольствие. Но одно у него было очень большое "но"... Я хоть и много в жизни повидала, а такого не видела...

ЭПИЛОГ

Юрик в тот вечер заснет незаметно с успокоенным жирным холодцом желудком прямо на мамином диване, и Муся с Цепко не станут будить его. Утром, перехватив наскоро, они все втроем пойдут на сборный пункт на Товарную, и здесь Юрик, переступив за узкие ворота с часовым, окажется в толпе таких же, как и он, призывников. Отстояв в очереди и отметившись у дежурного, он, скурив две пачки "Примы", будет долго сидеть в огромном зале. Наконец, краснолицый военкоматский лейтенант выкрикнет его имя и передаст папку с его документами приехавшему из части "покупателю" - сельского вида невзрачному прапорщику в потертой шинелке.

Прапор выведет их группу, человек 25, и предложит всем местным разойтись по домам до 7-часового поезда на Ростов.

Муся, прождавшая его весь день у железных ворот сборного пункта, спросит заботливо:

- Ну, что, Юраня, домой съездим, пообедаем, простимся, а?

- Да, нет, я сходить тут должен, - откажется Юрик. - Дело есть.

- Опять!? - крикнет Муся. - Опять?! Да пропади она пропадом, забудь ты про неe. Еще сто таких будет! Другая б сама прибежала, а она... Ты ж понимаешь, синяк ей поставили! Тоже мне прынцесса, ити еe налево!

- Да, ладно, тихо ты, - оборвет еe Юрик.

Настойчивое и необъяснимое чувство потянет его совсем не к Зинуле, а на кладбище, на могилу Мерзика. Он пойдет к кладбищу мокрыми, наполненными серым туманом переулками Ближних Мельниц и, оказавшись за полуразрушенной ракушняковой стеной кладбища, перед размытой мелкой моросью и опускающимися сумерками панорамой оградок и могильных камней, белых ангелов и красных звезд, вспомнит, что не знает, где именно похоронен его непутeвый дружок.

Он вернется домой, но, оказавшись посреди двора, посмотрит на часы и раздумает подниматься.

- Мама! - позовет он, запрокинув голову в направлении полуприкрытого окна на пятом этаже темного сруба дворового колодца, где в желтом квадрате увидит плотную Мусину тень. Та откроет окно и, высунувшись, крикнет вниз:

- Ну, чего ты, поднимайся!

- Да, ладно, слышишь... Не буду я подниматься, - скажет Юрик. - Всe, пока, напишу.

Сунув руки в карманы куртки, он пойдет к выходу со двора, этим последним своим "напишу" окончательно порвав нить, связывавшую его с домом и всей прежней жизнью. A Муся, у которой дыхание перехватит от такой неожиданной развязки, от так и не состоявшегося прощания на перроне, с обильными слезами и заготовленным: "Прости, сынок, если что не так было", только схватится за отворот засаленного домашнего халата и замрет, глядя, как неумолимо уходит от неe еe сын, еe Юрик, Юраня, ссутулившийся и ставший каким-то непривычно маленьким, пока не скроется окончательно под низкими, черными сводами подъезда.

Нью-Йорк, 1990г.