Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря

Купальник на Инеc был в обтяжку. Что вызвало в памяти картинку из "Детской энциклопе-дии":

- Ты мне напоминаешь "Девочку на шаре".

- Все советские мне это говорят и думают, что комплимент. Но, во-первых, Пикассо я не люблю...

- Почему?

- Даже не знаю, что отталкивает, творчество или человек. Но у него много общего с отцом. Кроме своего брадобрея, он только с отцом встречается. Даже свою картину ему подарил. Валялась у нас, пока отец ее не отдал.

- Отдал? Это же миллионы?

Взгляд презрения не удержал его от расспросов:

- Куда, в музей?

- В фонд будущего Испании, - сказала она туманно...

- А Дали?

Этот предлагал построить вдоль дороги к Мадриду сплошной памятник из костей коммунистов. В моей семье имя лучше не произносить. Но мне ближе Дали. Не знаю, почему. Может быть, потому что однолюб. А знаешь, что он женат на русской?

Их накрыла тень. Александр успел перекатиться от смявших полотенце пяток. Крутозадая бетонщица, уводимая в лесок парнями, оглянулась:

- А говорят, мужики на кости не кидаются.

Но в почву не втоптали.

И за то спасибо.

По пути обратно она вскрикнула в тоннеле через насыпь. Он зажал ей уши. Они стояли, пережидая гром электрички. Открыв глаза, она спросила:

- А ты бы мог во Франции?

- Что?

- Жить. Писать?

- Не знаю. Не могу себе представить.

Она нарисовала:

Какой-нибудь бидонвилль "Голуазы" без фильтра и вино.

- Французское, надеюсь?

- Но из пластмассовых бутылей. Такое солнце, как сейчас. И взгляд отчаяния.

- Отчаяния?

- А ностальгия? Все эмигранты впадают, но, говорят, что русские особенно...

Они перешли рязмякшее шоссе, обогнули заборы уцелевших вдоль дороги изб и в зоне тишины стали подниматься через пустырь.

Меж ног Инеc сверкнуло солнце. Окна и двери в спальне и гостиной были распахнуты, но вместо сквозняка квартиру пробивал луч - гигантский, как в войне миров.

- Ты хочешь надеть это платье?

То, что прислала ей мать из Парижа, было не только мини, но и просвечивало от и до - откуда, из-под самой перемычки слипов, не сразу сходящиеся бедра пропускали треугольничек солнца, который резал, как алмаз.

- А что?

- Ничего, - ответил Александр, выступая в крестный путь отсюда к центру Москвы, которая даже в африканский зной отстаивала свой пуританизм. В образцовом городе коммунизма в постоянной готовности добровольная полиция нравов - из климактеричек сталинского закала и предположительно православных их матерей, ну абсолютно озверелых бабок. Инеc демонстриро-вала полную невозмутимость, он же от бессилия перед вербальной агрессией в автобусе, в подземных переходах, в вагоне метро, на эскалаторе, на остановке и в трамвае совершенно изнемог.

Они добрались наконец до лестничной площадки, где исходило просто триумфальной вонью ведро "Для пищевых отходов".

Матраса, на котором простыни, как их ни подсовывай, завинчивались в мокрый жгут, Инеc вдруг стало мало - или чересчур. Во всяком случае, ей захотелось увидеть его друзей. В компанию. Развлечься.

Она прислонилась к стене. Александр сменил свой кулак на каблук, и это возымело - к двери подшлепали босиком.

- Я с дамой.

Замок отщелкнулся, шаги убежали. Выдержав паузу, они вошли в московскую квартиру.

В глицерине линзы старинного телевизора, сцепившись руками, плыли навстречу Никсон и Брежнев - при выключенном звуке транслировалась встреча президента США.

Стены были из книжных корешков - до потолка. Из этой угнетающей библиотеки окно выходило на железнодорожный переезд, дорогу и женское общежитие. Александр взял старинный театральный бинокль. За окнами слонялись пэтэушницы в трусах и лифчиках - эротизированные дефектом стекол.

Инеc нагнулась к фотографиям. "Раввины, его деды..." - "А Мандельштам?" С паспортной карточки в ужасе смотрел ушастый скворец в "бобочке" на молнии и с отложным воротничком. "Не Мандельштам. Его отец в эпоху Большого Террора..."

Перкин появился с женщиной. Мокрые и в халатах, они отпали на диван отчего на старомодных его полках подпрыгнули слоники.

- Это Рая, - представил Перкин. - Рая уезжает.

- Рая умирает, - сказала Рая.

Губы у обоих синие.

- В "Человека-амфибию" играли?

Перкин качнул головой.

- В Сэлинджера.

- Литературу, - сказала Рая, - жизнью проверял.

- Помните, там извращенцы... - Перкин посмотрел на Инеc. - Вы читали The Catcher in the Rye?*

* "Над пропастью во ржи" (в русском переводе).

- Еще в лицее.

- Царскосельском? - усмехнулся Перкин.

- Нет. Дидро.

Под взглядом Перкина Александр испытал гордость.

- Инеc из Парижа.

Рая опомнилась первой - в смысле, что ой, а холодильник пуст!..

В гастрономе "Диета" Перкин впал в патриотизм, настаивая на "Рябиновой горькой". Еще они купили бутылку румынского рислинга, батон, селедочный паштет и зефир в шоколаде.

- Секс с иностранкой, это выход или вход?

- Вход. Но который выход.

- Что ты испытал наутро после первой ночи?

- Ночи? Эта ночь была в неделю...

- А все же?

- Как сквозь стену прошел.

Как бы зная об эффекте априори, Перкин кивнул.

- У них не поперек, конечно?

- Нормально. Вдоль.

- Влагалище и вагина. Сравнительный анализ?

Александр провел по всем параметрам.

- А в целом?

- Живое существо. И даже дышит.

- Нет? Впрочем, соответствует описанию Рабле. А как она... ну, фэр амур?

- Ты спрашиваешь...

В интервью французского певца Перкин вычитал, что парижанки с равным мастерством владеют всеми тремя отверстиями.

- И не говори...

- А кричит?

- Как кошка.

- На пленку б записать...

Даже в тени паштет уже растаял. Они сидели у дома на заградительном барьере.

- План такой, - придумал Перкин. - Звукоизоляция у нас хорошая, поскольку плохая. Вы остаетесь. Вы каждую ведь ночь?

- Естественно.

Он отправил Раю за магнитофоном. Они слушали Высоцкого, и Александр глотал слезы:

Ну что ей до меня? Она была в Париже...

Эффект "Рябиновой горькой".

В смежной комнате им уступили лучшую по качеству кровать. Были застелены хрустящие простыни. Фэр амур в чужом месте Инеc долго не соглашалась.

Утром на нее смотрели, как на Мессалину. Войдя в ванну, где при помощи указательного пальца Александр чистил зубы "Мятным" зубным порошком, Перкин понизил голос:

- Если серии криков соответствуют, то записалось, знаешь сколько? Двадцать один оргазм.

- Не может быть.

- Невероятная акустическая порнография.

Александр испытал зависть.

- Сделай копию на память.

- Квалифицируется как распространение. Будешь приходить ко мне слушать.

Во время чая зазвонил телефон. Выслушав, Перкин прикрыл мембрану:

- Хотите на Годара?

Инеc не поверила:

- В Москве?

- Предупреждаю, сеанс подпольный.

Это было в обсерватории - где-то на краю Москвы. Поблескивая очками, сверху вниз на них смотрел битком набитый зал.