Сергей Юрьенен - Фашист пролетел

"А как же без нее?"

Стараясь не вдыхать, я вошел. Буравя карболку, по цементному желобу текла вода. В дальней кабинке спрыгнули подковы. Задом вышел колхозник и унес с собой мешок с батонами.

"Ну, где там твой Германикус?"

Откинув полу пальто, я запустил пальцы в задний карман - и руку мне сдавило мертвой хваткой.

Он втащил меня в кабинку, вдавил щекой в стену.

Монета, завернутая в целлофан, была у меня в руке, но двинуть этой рукой я не мог. А когда смог, выхватил ее (с Германикусом, которого впоследствии так на себе и не нашел). Крючок едва не соскочил, но он навалился и зажал мне рот. Прием джиу-джитсу соскользнул с его запястья.

"Тихо, тихо. Будешь молчать, получишь рубль. Видишь?"

Перед моим глазом появились пальцы, сжимавшие новенький рубль с гербом СССР - пущенный в обращение в первый день этого проклятого года.

Удерживая меня корпусом, он сзади меня стал расстегиваться.

Я расстегнулся тоже, взялся под пальто за рукоять.

"Тихо, т-тихо", - повторял он. Совершая усилие, он отставил зад.

Я выхватил кинжал, ударил назад.

"Ой!" - сел он на унитаз. "Ой-ой! Гаденыш..."

Рукоять венчалась никелированным металлом со шпеньком - типа гайки. Этим металлом я ударил его снизу в подбородок.

Шляпа с него слетела.

Он отпустил ногу, кровавыми руками схватился за лицо. Я ударил по крючку и вылетел наружу.

Дзержинский смотрел мимо - на здание без вывески. Набирая скорость, я летел по бульвару вниз. Потом стал скользить, и осознал в руке кинжал.

За углом я огляделся, потыкал сугроб. Вложил в ножны и побежал к стадиону "Динамо".

По лестнице вниз.

Налево по Красноармейской.

Трамвай меня обогнал, но за мостом остановился на остановке "Мост", и я успел вскочить.

Я с грохотом опустил стульчак. Задрал свитер и, разогнув жесть, снял свою кольчугу. Потом бесшумно открыл дверцу, за которыми была шахта с влажными стволами чугунных труб канализации. Слева по стене изгибалась тонкая водопроводная. За ней была заткнута новая моя коллекция - лезвиями книзу. Я вынул из штанов кинжал и перед тем, как спрятать, приоткрыл, чтобы полюбоваться широким лезвием и готической надписью, которую в свое время перевел со словарем: Mehr sein als scheinen.

Будь больше, чем кажешься.

"Ты что там делаешь?" - раздалось с кухни, куда уходила в стену эта труба и где мать с отчимом дочитывали воскресные газеты.

13

- "Введение в психоанализ"..."По ту сторону принципа наслаждения"... "Очерки по психологии сексуальности"... А это что? Снова какие-то неврозы и перверзии... Зачем вам это, молодой человек?

Веки ощущают, как пылают щеки.

- Д-для общего развития.

- Вы что, издеваетесь над нами? Это же Спецхран! Только для научной работы! - и все заказы, кроме одного, в разорванном на глазах очереди виде отбрасываются в мусорную коризину.

Вместо буржуазного пансексуалиста Фрейда из недр Библиотеки имени Ленина приходит роскошно изданный, с золотым тиснением по телячьей коже, трактат по гигиене столетней давности, в котором швейцарский автор, переведенный на русский с ятями, сообщает, что у содомитов член делается длинным, тонким и заостренным на конце...

Отнюдь не случай Стена.

* * *

Отчим жарит колбасу.

- О! А я уж думал, в одиночку рубать придется. Сейчас навернем мы это дело по-мужски...

- Мне не надо, - говорит Александр в момент раздачи.

- Чего?

(Не "Почему?")

Он прикладывает ладонь к вместилищу души, которая болит.

- Яичко, может, тогда свари? Ну, сам смотри...

Под взглядом Александра отчим начинает наворачивать.

- Чего ты такой? В твоем возрасте я гвозди мог переварить. В войну раз, помню. Вторые сутки не жрамши. Наступаем натощак всем Третьим Украинским, прем так, что кухни полевые нас догнать не могут. Тут танк на что-то наезжает. Выглядываем. Труп - но только лошади. Осколком ее свалило. И что ты думаешь?

Поскольку это фигура речи, пасынок молчит.

- Нарубили мерзлятины, огонь развели по-быстрому, зажарили, кинули за милую душу и вперед: "За Родину, за Сталина!" Даже изжоги не было. Вот так-то.

- Богатыри - не мы.

- Я хотел высказать другое...

- Заранее согласен. Ты Голиаф, а я Давид.

- Не понял?

- Ты сибиряк, я - с питерской гнильцой. Ты продукт тысячелетия России, а я - советской власти. После ваших завоеваний и побед, естественно, что мы слегка недомогаем. Все наше поколение. С мозгами набекрень...

Отчим, дожевав, проглатывает.

- Давай не будем - а? В кои-то веки по-мужски сидим.

Александр заглядывает в заварной чайник.

- Вот чайку - это я понимаю. Покрепче сделай мне в мой фирменный...

То есть - в подстаканник с медальоном, в котором старческое личико Суворова в голубом парике.

Глядя, как ему наливается черная заварка, отчим говорит:

- С коммунизмом в башке и с наганом в руке... Хорошая чья-то строка! Что бы мне ни говорили там про лагеря, а я останусь при идее. Нашей!

- Главное, по-моему, человек.

- А что такое человек? Это и есть идея.

Александр мотает головой.

- Что нет?

- Человек, он больше. Может быть, меньше человечности, но больше любой идеи. Нашей, в том числе.

- Слова! Нет идеи, нет и человека...

Отчим сотрясает коробок, опаляя бесчувственные пальцы, раскуривает трубочку - дешевую и с совершенно неуместным Мефистофелем.

- Пф-ф... Вот тебе из жизни случай. Начальник штаба у нас тоже язвой страдал. Кроме молока, организм ничего не принимал. Корову за собой возил. От Москвы довез до Сталинграда. А после Сталинграда - на мясо ее отдал. Язву сняло, как рукой. Зарубцевалась! В процессе окружения и полного разгрома Шестой армии фельдмаршала Паулюса. Спросишь, почему? А я отвечу! Потому что как вся страна, так и каждый отдельно взятый организм максимально мобилизовал все силы. Один народ, один Вождь, одна цель. Победа! А сейчас? Смотрю я на тебя. Восемнадцать лет, а уже хроник. Почему? А потому что время на дворе больное. Гнилой либерализм - это ведь не просто слова для оскорбления. Думаешь, отец - тупой, бесчувственный ретроград? Сталинист, как вы говорите? Да у меня, сынок, может быть, сердце кровью обливается. Разложили они вас. Потерянное вы поколение.

- Кто разложил?

- Известно кто.

- А все же?

- Не стану пальцем тыкать. Сам ведь знаешь? Оттепель, сынок, не для России. Воленс, как говорят, неволенс, но судьба тебе такая: не в педерастической какой-нибудь Италии родился. Родился ты внутри народа, который от "оттепелей" этих гниет и разлагается. А вместе с ним держава наша. Хлюпики вроде вас ее, конечно, не удержат. Надеюсь только, что до полного крушения не доживу.

- Ты же говорил про ресталинизацию?

- А-а... Не верю, сынок, я больше никому. Кишка у них тонка. Только Он, грузин, но русский, но православный человек, мог взять на себя, как Святогор, если ты помнишь сказку. Ну, и что? Ушел с фуражкой в землю... Знаешь? Приму-ка я, пожалуй, если ты не возражаешь, грамм сто пятьдесят. Он открывает холодильник. - А где она? Неужто выпил? Повода вроде не было, но похоже на то... Ладно. Недоешь, как говорится, - переспишь. Задавлю минут на двести сорок. Откроешь тогда матери.