Любовь Кабо - Правденка (Сборник рассказов)

Вечер получился очень веселый. Дело одной пьесой не ограничивалось. "Истории одной бутылки" предшествовало "Кучемутие", то есть, масса разрозненных и очень смешных номеров. У этого слова -"Кучемутие" - тоже была своя история и тоже, между прочим, связанная с Леней. Это он однажды с большим чувством писал очередное сочинение и чего-чего там ни написал и "под дырявым зонтиком декаданса" (уж и не помню, что там было, под этим "дырявым зонтиком"), и "декаденты развели кучи мути" (уж не помню, по какому поводу они их развели)... Все это я, не выдержав, довела до сведения хохочущей общественности. "Дырявый зонтик декаданса" кое-как забылся, а вот "Кучи мути" (иногда -"Кучемутие") были прочно взяты на вооружение - для обозначения всякой пестроты и нелепицы. Так вот откуда взялся этот научный заголовок "Кучемутие". Дескать, что хочу в данный момент, то и ворочу, - с тем меня и возьмите... Так вот - было на вечере "Кучемутие", была пьеса, была прогулка по Москве, закончившаяся на Воробьевых горах, а раз так - Воробьевы горы! - была и прогулка на лодках ранним, разгорающимся над Москвою утром. Все это прекрасно, конечно, но я вовсе не об этом хотела рассказать. Хотела рассказать я о том, что было через десять лет, в день и час, означенный в клятве. Можно ли было сомневаться, что подобный класс соберется весь? Он и собрался весь, несмотря на десять промелькнувших лет, - весь до единого человека: семейные, солидные люди, несколько кандидатов наук с докторскими диссертациями на подходе, многообещающий дипломат, только что вернувшийся из Америки, и так далее, и так далее. Говорю это не грошового престижа ради, а только потому, что это важно для рассказа. Не было одного Острерова: с китобойной флотилией "Слава" он в это время находился в другом полушарии; прислал радиограмму. К директору школы была заранее направлена делегация: предупредить, что в такой-то день и час в школе соберутся бывшие ее выпускники. Люди взрослые и ответственные, мы понимали, что для школы это важно - верность юношеской дружбе! - мало ли как школа захочет отметить вместе с нами этот знаменательный день! На трибуну мы не рвались, но кое-что порассказать ученикам, конечно, могли. Я ведь это все к чему веду: в тот день и час, о котором мы предупредили, школа оказалась запертой на все замки!.. Уборщица через замочную скважину сообщила, что директор распорядился никого из этих проходимцев(он именно так счастливо выразился - "проходимцев", мы несколько раз переспросили), никого из этих проходимцев в школу - не пропускать. Директором школы был в ту пору уже не Чич (даже Чич, мне думается, такого бы себе не позволил), а некто Филамофитский. Скудела наша школа! Никогда я этого Филамофитского не видала, а только - другого слова не подберу, дурак унылый!.. Клейма негде ставить - дурень!.. Нам, впрочем сразу стало как-то не до него: не хочешь добром, черт с тобой, а нам нашу бутылку, не греши, отдай! Кандидаты и дипломаты, солидные мужи и почтенные отцы семейства, - все они вмиг преобразились, в глазах их появился тот самый блеск предприимчивости и азарта, что так пугал в свое время бедную Елену Николаевну. И вот уже часть "проходимцев", развесив по забору респектабельные свои пиджаки и сияющие кителя, скрылась в недрах школьной котельной, другие с дикарскими воплями начали восхождение по пожарной лестнице, а дальше кирпичным карнизом, на высоте четвертого этажа, к окнам бывшего десятого класса. Все это было так неожиданно и лихо, так воскресило вдруг лучшие традиции Мосорды, - я, сидя на торопливо подоткнутом под меня чемодане, получала от этого всего удовольствие живейшее. А потом передо мной возникла девица лет восьми: - Вы Любовь Рафаиловна? - Да. - Любовь Рафаиловна, уведите их всех, пожалуйста, а то там в милицию звонят... - А ты - чья? - Я -тетидусина. Тетя Дуся - это серьезно. Это школьная сторожиха и наш друг. Так сказать, дружественный лазутчик из осажденной крепости. И мы ушли. Шли по Малой Лубянке, и за моей спиной я слышала примерно такие разговоры: - Взламывать надо было, я же вам говорил... - Топором нельзя, пустое дело топором, надо бы ломом... Вы все-таки помните, читатель, ни на одну минуту не забывайте, где именно находилась двести семьдесят шестая: в непосредственной близости от знаменитых, полированным гранитом облицованных стен. Да и на любой улице, в любом районе Москвы, да и не только Москвы, это произвело бы определенное впечатление: тридцать здоровых мужиков, торопливо куда-то идущих и ведущих между собой находу озабоченный такой разговор: - Топором нельзя, надо ломом... Тридцать Раскольниковых, заключивших союз для убийства старухи-процентщицы. Страсти господни. - Может, замолчите? - мирно предлагала я. Между тем, мы были уже не в мертвом пространстве, а в самом мертвом из мертвых пространств. Кое-кто, увлеченный разговором, даже привалился небрежно к тем самым сверкающим стенам. - Может, хоть к "Гастроному" перейдем? - продолжала взывать я. - Ребята, пошли, а? Кое-как перешли на противоположную сторону улицы, к "Гастроному № 40". Направление мыслей несколько изменилось: а зачем нам, собственно, "Гастроном"? Решено было ехать в ресторан, - в самом деле, не отдавать же вечер в распыл в угоду товарищу Филамофитскому. Поехали в ресторан. Все шло как обычно, если не считать, что один из наших ребят был в этом ресторане оркестрантом-ударником, поэтому и кабинет был отдельный, и обслуживание с улыбкой. Про застольные беседы и говорить не приходится: словно не было десяти лет! И, может быть, именно потому были мы, в общем-то трезвые, - это важно. Важно! Потому что, когда мы все в полдвенадцатого ночи вывалились на улицу, покорная ваша слуга очень ответственно и очень трезво сказала: - Ребята, а теперь - за бутылкой... И мы поехали за бутылкой. Не все. Наиболее благоразумные из нас, пристально взглянув на часы, отстали. На улице Мархлевского, да и на школьном дворе, выходящем на Малую Лубянку, было по-полуночному темно и тихо. Котельную мы на этот раз исключили: слишком темно. Сосредоточились на коммуникациях внешних. И все было бы хорошо, все было бы благополучно, достали бы мы ту бутылку, - если бы вдруг на кирпичном карнизе не обнаружился тот единственный человек, которому, по нетвердому его состоянию, не только на карнизе, но и вообще среди нас быть в это время не следовало. И тут мы, испугавшись за него, бросили всякие попечения о бутылке и принялись им руководить: - Кирилл, ножку - вон на тот приступочек! Правой рукой держись за скобу. Не торопись, думай: где у тебя правая рука?.. Шум мы подняли, конечно, страшный: шутка ли, человека спасаем! На шум вышла все та же тетя Дуся: - Ребята, милые, уволят меня из-за вас... Что мы на это отвечали? "Тетя Дуся, все!.." Так и ответили: "Все, тетя Дуся..." Кое-как сняли Кирилла, наподдали ему как следует, расцеловали тетю Дусю и, извинившись перед нею, смирненько удалились.Читать дальше