Владимир Рецептер - Эта жизнь неисправима

— По-моему, получается! — бодро сказал Гога растерянному Р., уходя на перерыв, но после перерыва сильно заскучал, так как действие в Замке графа Арчимбаута, с его бытовыми заботами и понятными интригами, закончилось и начались большие, наполненные символами и загадками диалоги Бертрана и Гаэтана.

Собравшись изо всех сил и дослушав второй акт до конца, Гога сказал Рецептеру и Заблудовскому:

— Вы хорошо читаете стихи, но все это очень длинно и скучно!.. По-моему, нужно оставить только два мэста: когда Бертран говорит о своем прошлом и узнавание… этого…

— Странника, — подсказал Изиль.

— Да! А все остальное — выбросить, выбросить бэс-пощадно!.. Поверьте мне, Володя, будет гораздо лучше!..

«Ну вот, — молча кричал Р. - он хочет обнажить сюжет и этим ограничиться! Голый сюжет, понятный любому ежу!.. Он хочет „прийти, увидеть, победить“! В своей обычной манере!.. Но с налету эту пьесу не взять! Не тот случай! Что же делать?.. Терпеть?.. Да, терпеть! Может быть, он еще покуражится, а потом… Нет, так нельзя! Или он все-таки сам сообразит, или я в конце концов скажу, что мы не имеем права так относиться к Блоку… Или бережно, или никак!..»

Со дня первого прогона Дина Шварц принимала блоковский спектакль близко к сердцу и, полная сочувствия к Р., сообщила ему о репликах, которыми она обменялась с Гогой после этой репетиции.

Дина сказала Гоге:

— Вот так Станиславский пришел на репетицию «Розы и Креста» во МХАТе и погубил постановку!..

Гога ответил Дине:

— Ей-богу, я его понимаю!..

Появляясь на репетициях, — а он приходил на «Розу и Крест» не менее пяти раз, — Гога мастерски вел борьбу за сокращения, и Р. изнемогал в этой борьбе. Потому что, следя за общим ходом действия как режиссер, он неизбежно ослаблял внимание к любимой роли, а, ослабив главную роль, начинал мешать созидательному движению.

По мнению некоторых выходило, что уж если сам Гога — в зале, то от Р. требуется только ударный актерский труд, не более. Однако неполная совместимость Блока и Товстоногова (смотрите, какое аккуратное выражение применил автор!) не давала всех оснований для такого решения.

А тут еще характерность, о которой ему твердил Мастер!..

Какая характерность, если в этот момент речь идет о сокращениях важнейших сцен не освоившего характерность героя?!

Каждая репетиция становилась эпохой тотальной войны, состоящей из мелких стычек, переговоров, измен, пленений, аннексий и контрибуций; создавались враждебные союзы, случались перебежчики, засылались парламентеры, маркитантки, появлялись свидетели, шли трибуналы и пересуды…

Дина сказала Гоге:

— Признайтесь, Георгий Александрович, ведь вы увлеклись пьесой?

Гога ответил Дине:

— Меня увлекла театральная сторона. А пьесу я не понимаю. В ней есть что-то тайное, завораживающее меня, но… Не понимаю…

Он был обезоруживающе, трогательно откровенен.

Пытаясь перехитрить Мэтра и отстоять сцены Бертрана и Гаэтана, Р. использовал «домашнюю заготовку» и сказал, что хочет перенести антракт, то есть устроить его в «неположенном» месте.

— Понимаете, Георгий Александрович, — сказал он тоном заговорщика, — мы дадим встречу и начало поединка, а когда Бертран скажет Гаэтану: «Проси пощады, или я отрублю тебе голову!» и занесет над ним меч, — тут Р. показал Мастеру, как занесет меч над головой Изиля Заблудовского, и сделал драматическую паузу, — мы устроим внезапную вырубку и дадим антракт!.. Такой «детективный» ход, понимаете? И до начала второго акта зритель ждет разгадки!

— Давайте делать! — бодро сказал Гога. Но едва начался «бой», как он снова вмешался.

— Бой нужно делать по-настоящему! — страстно сказал он. Профессионально!..

По его мнению, Рецептер и Заблудовский должны были не символически обозначить поединок, а применить очевидные усилия, наподобие силовых схваток, которые были поставлены в «Генрихе IV».

Тут пришлось напомнить Гоге, что у нас не было денег на приглашение профессионального драчмейстера, и он притих…

— А что, если нам сразу задать, что у него на груди — роза?! — увлеченно воскликнул Гога при появлении Гаэтана-Заблудовского. — Понимаете, Володя?.. Это будет уже изначально задано!..

— Георгий Александрович! — завопил Р. — В том-то все и дело, что у него не Роза, а Крест!.. Изора мечтает о молодом рыцаре с Розой, а видит старика с Крестом!..

Нимало не смутившись, Гога сказал:

— Простите мне мое невежество.

Р. последовал его примеру:

— А вы простите мне мою горячность…

Дине Шварц тоже очень нравилась идея назвать Малую сцену именем Блока.

— Я напомню Георгию Александровичу, — сказала она, — может быть, напишем в министерство.

— Напишите, — согласно сказал я.

— Или сначала нужно провести через худсовет? — подумала она вслух.

— Диночка, вам виднее, — сказал я, — Гога — за, вы — тоже… Всем ясно, что театр ему задолжал…

— Нужно выяснить порядок, — рассудительно сказала Дина. — Может быть, в этом случае лучше прозвучит письмо от общественности?..

— И это красиво! — сказал я. — Сделать черновичок?.. Или вы сами?..

— Сделайте на всякий случай, — покровительственно сказала Дина. — Главное — выяснить порядок…

Черновичок сохранился. В нем вкратце излагалась история вопроса, упоминался зав. кульсектором БДТ Сергей Абашидзе с его приоритетным предложением и то, какую решающую организационную, творческую и нравственную роль сыграл А. А. Блок в жизни Большого драматического театра. Главным же аргументом был, как вы понимаете, блоковский юбилей и то обстоятельство, что именно в наше счастливое время в театре возникла реально действующая Малая сцена, со своим репертуаром и зрителем, расширившая диапазон художественной работы АБДТ имени М. Горького.

В подписанты черновичок намечал от театра Г. А. Товстоногова и К. Ю. Лаврова, а от общественности — персека Ленинградского отряда советских писателей А. Н. Чепурова и видных блоковедов.

Р. был убежден, что дело сладится.

Но неожиданно Гога и Дина стали уходить от темы, и однажды, встретившись у расписания с Лавровым, Р. догадался задать вопрос ему:

— Кира, — сказал он, — тут была идея назвать Малую сцену именем Блока, вы обсуждали ее на худсовете?..

Кирилл молчал, думая, как ответить.

Тогда Р. добавил:

— Блок сделал для этого театра не меньше Горького, мягко говоря…

— Не знаю, Володя, — сказал Кирилл. — Я не вижу в этом смысла…

Проглотив информацию, Р. сказал:

— Жаль.

Ну что тут поделаешь? Все естественно. Лавров имел полное право думать не так, как Р., и видеть смысл в том, что для Р. смысла не имело.

И если Гоге и худсовету пришлось выбирать между тем, что видится Р., и тем, что видится Л., вполне понятно, что, в конце концов, все приняли сторону Л.