Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)

(...) Я люблю её ещё до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить её. Она не стоит такой любви.

Мне жаль её, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна..."

И чуть дальше в этом письме прорывается настоящий вскрик-стон доведённого уже до полного отчаяния человека: "...Ведь она знает, что я люблю её до сих пор. Зачем же она меня мучает? Не люби, но и не мучай..." (282, 121-122)

Их трагедия усугублялась ещё и тем, что оба они одновременно выступали и в роли волка, пожирающего овцу, и в роли овцы, пожираемой волком. Если в Подпольном человеке, Тоцком и даже Ставрогине в этом плане есть толика самого Достоевского, то Аполлинарию Суслову писатель, несомненно, в большей или меньшей степени помнил-вспоминал (кроме упоминаемых уже Настасьи Филипповны, Лизы и Катерины Ивановны) при создании и таких героинь-мучительниц, как Авдотья Романовна Раскольникова ("Преступление и наказание"), Аглая Епанчина ("Идиот"), Ахмакова ("Подросток"), Грушенька ("Братья Карамазовы"), но в первую очередь, повторимся, - Полина из "Игрока".

О степени отчаяния Достоевского ("Не люби, но и не мучай...") можно составить представление, вчитываясь именно в текст этого романа. И для начала, как это ни парадоксально, следует обратить внимание не на главного героя, Алексея Ивановича, - безусловного alter ego автора, а на генерала, вернее, на одно существенное замечание по его адресу. Вот оно: "...генерал так влюбился, что, пожалуй, застрелится, если mademoiselle Blanche его бросит. В его лета так влюбляться опасно..."

Достоевскому в "годы близости" с Сусловой было уже за сорок, он был старше её почти вдвое и, конечно же, в этом плане как бы является прототипом генерала, а не Алексея Ивановича, которому всего лишь чуть больше двадцати. Именно в лета Фёдора Михайловича так влюбляться было опасно, это ему впору было застрелиться, когда он узнал от юной Аполлинарии о своей унизительной отставке. И здесь есть ещё один чрезвычайно существенный нюанс, который весьма многознаменателен. Дело в том, что замечание-реплика по поводу гипотетического самоубийства генерала от несчастной любви принадлежит Алексею Ивановичу, и произносит-роняет он его в разговоре с Полиной. И как же реагирует она? Полина задумчиво соглашается: "- Мне самой кажется, что с ним что-нибудь будет..."

Вот так доброе женское сердечко! Можно подумать, ей до глубины души жаль престарелого ловеласа. Но что она сама делает-вытворяет с Алексеем Ивановичем, о суицидальных намерениях которого даже и догадываться не надо - он о них твердит-повторяет открыто? Вот их характерный любовный диалог: Алексей Иванович настойчив, даже агрессивен в своих признаниях-домогательствах, он на карту, вернее, как бы на рулеточный кон поставил уж чересчур много - свою жизнь:

"- Я действительно считаю себя вправе делать вам всякие вопросы (...) именно потому, что готов как угодно за них расплатиться, и свою жизнь считаю теперь ни во что.

Полина захохотала:

- Вы мне в последний раз, на Шлангенберге, сказали, что готовы по первому моему слову броситься вниз головою, а там, кажется, до тысячи футов. Я когда-нибудь произнесу это слово единственно затем, чтоб посмотреть, как вы будете расплачиваться, и уж будьте уверены, что выдержу характер. Вы мне ненавистны, - именно тем, что я так много вам позволила..."

И далее, когда Полина ушла, Игрок, в свою очередь, в мыслях пытается расставить точки над i в своём отношении к ней: "И ещё раз теперь я задал себе вопрос: люблю ли я её? И ещё раз не сумел на него ответить, то есть, лучше сказать, я опять, в сотый раз, ответил себе, что я её ненавижу. Да, она была мне ненавистна. Бывали минуты (а именно каждый раз при конце наших разговоров), что я отдал бы полжизни, чтоб задушить её! Клянусь, если б возможно было медленно погрузить в её грудь острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением. А между тем, клянусь всем, что есть святого, если бы на Шлангенберге, на модном пуанте, она действительно сказала мне: "бросьтесь вниз", то я бы тотчас же бросился, и даже с наслаждением. Я знал это..." (-4, 592-593)

Если сам Фёдор Михайлович, в его лета, буквально и не оказывался в такой ситуации, не угрожал Аполлинарии Сусловой "соскочить" с какой-нибудь горы во время их совместного путешествия, то всё равно подобный сюжетный ход не выдуман и не нафантазирован им полностью из головы: в момент создания данного эпизода писатель вспомнил, вероятно, своего товарища-петрашевца Филиппова. Этот смелый и горячий молодой человек решился бы, по уверению Достоевского на следствии, "соскочить с Исаакиевского собора, если б случился кто-нибудь подле, чьим мнением он бы дорожил и который бы стал сомневаться в том, что он бросится вниз..." (18, 155)

Но нам важно знать-понимать, что если даже сам Достоевский и не думал, не собирался буквально соскочить-броситься в пропасть, однако ж, можно не сомневаться, что в описании любви-ненависти Полины и Алексея Ивановича много документального, в мечтаниях героя о самоубийстве немало автобиографического. И вряд ли только в момент создания-написания романа произошёл в творческом воображении прототипа-автора такой зловещий, но вполне логичный синтез дум-намерений об убийстве и самоубийстве, какой произошёл, в конце концов, в воспалённом сознании Игрока. Он опять и опять признаётся-угрожает Полине:

"- (...) Знаете ли вы, что я когда-нибудь вас убью? (...) Знаете ли ещё, что нам вдвоём ходить опасно: меня много раз непреодолимо тянуло прибить вас, изуродовать, задушить. (...) Если я вас когда-нибудь убью, то надо ведь и себя убить будет; ну так - я себя как можно дольше буду не убивать, чтоб эту нестерпимую боль без вас ощутить..."

И далее Алексей Иванович опять и опять начинает маниакально твердить про Шлангенберг и что он соскочил бы по первому её слову. Полина проблему ещё более ужесточает, пока ещё в нелепой фантазии: она требует от Алексея Ивановича дать согласие по первому её требованию-желанию убить любого человека. Игрок соглашается. Впрочем, он догадывается, что убить ему будет приказано - если будет! - как раз соперника, француза Де Грие. Да к тому же он никак не может до конца поверить, что Полина говорит на полном серьёзе. Только потом до него дойдёт, что она, может быть, вовсе и не шутила. Но сама Полина обрывает безумный торг уничижительным и, опять же, страшным, зловещим по своей сути резюме: "- А что вы думаете, вас пожалею? Прикажу (убить. - Н. Н.), а сама в стороне останусь. Перенесете вы это? Да нет, где вам! Вы, пожалуй, и убьёте по приказу, а потом и меня придёте убить за то, что я смела вас посылать..." (-4, 615)

Как видим, цепочка предполагаемых событий выстраивается такая: Игрок по приказу Полины убивает француза, потом убивает её, а уж затем и - самого себя. К счастью, всё это закончилось на том этапе злым и нелепым анекдотом - Полина превращает наметившуюся было трагедию в фарс: вместо убийственно-самоубийственного подвига она потребовала от Игрока всего лишь хулиганской выходки. Алексей Иванович по её приказу-капризу затевает пошлый глупый скандал, "дурачество", с совершенно посторонними людьми...