Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)

Не раз и не два ещё Игрок будет настойчиво, если не сказать надоедливо, предлагать Полине свою "голову", лишь раздражая её этим. Впрочем, и Полина знает-чувствует, что Алексей Иванович не шутит, - до самой последней черты отчаяния она его не доводит. Но всё же герой наш, в конце концов, совершает своеобразное самоубийство - если не физическое, то моральное, если можно так выразиться, - самоубийство судьбы. Он как бы убивает свою будущность, весь остаток жизни. Он отравляет себя навсегда и окончательно ИГРОЙ, погибает. И именно во многом - из-за Полины.

Чтобы выиграть для неё, спасти её от унизительного денежного громадного долга в пятьдесят тысяч франков, Алексей Иванович и спешит на рулетку. До этого он сознательно и принципиально не играл, ощущая-подозревая в себе игрока - точно так человек, склонный к алкоголизму, старается даже не нюхать спиртного, дабы не сорваться в запой болезненно и безрассудно. Надо полагать, что и сам Достоевский по дороге в Париж к желанной Аполлинарии завернул в Висбаден не в последнюю очередь именно из-за мечты появиться перед возлюбленной не с грошами в портмоне, а этаким щедрым ухажёром-любовником после изрядного выигрыша. Как помним, первая игра ему более чем удалась. Повезло, разумеется, вначале и Алексею Ивановичу. Даже сейчас, когда и в нашей демократической стране уже процветают казино, мало кому из нас доводилось испробовать пьянящую опасность рулеточной игры. Необходимо поэтому чуть поподробнее перечитать-процитировать игорную сцену из романа, дабы воочию увидеть-представить себе ту запредельную по напряжению и выплескам эмоций атмосферу "воксала"-казино, в каковой проводил немало часов сам Фёдор Михайлович.

"В одиннадцатом часу (вечера. - Н. Н.) у игорных столов остаются настоящие, отчаянные игроки, для которых на водах существует только одна рулетка, которые и приехали для неё одной, которые плохо замечают, что вокруг них происходит, и ничем не интересуются во весь сезон, а только играют с утра до ночи (...). Было не очень тесно, так что я очень скоро занял место у стола стоя. Прямо предо мной, на зеленом сукне, начерчено было слово: "Passe". "Passe" - это ряд цифр от девятнадцати включительно до тридцати шести. Первый же ряд, от первого до восемнадцати включительно, называется "Manque"; но какое мне было до этого дело? Я не рассчитывал, я даже не слыхал, на какую цифру лёг последний удар, и об этом не справился, начиная игру, как бы сделал всякий чуть-чуть рассчитывающий игрок. Я вытащил все мои двадцать фридрихсдоров и бросил на бывший предо мною "passe".

(...) Я выиграл - и опять поставил всё: и прежнее, и выигрыш.

(...) Опять выигрыш! Всего уж, стало быть, у меня восемьдесят фридрихсдоров! Я двинул все восемьдесят на двенадцать средних цифр (тройной выигрыш, но два шанса против себя) - колесо завертелось, и вышло двадцать четыре. Мне выложили три свертка по пятидесяти фридрихсдоров и десять золотых монет; всего, с прежним, очутилось у меня двести фридрихсдоров.

Я был как в горячке и двинул всю эту кучу денег на красную - и вдруг опомнился! И только раз во весь этот вечер, во всю игру, страх прошел по мне холодом и отозвался дрожью в руках и ногах. Я с ужасом ощутил и мгновенно сознал: чтo для меня теперь значит проиграть! Стояла на ставке вся моя жизнь! (Стоит подчеркнуть-выделить это признание! - Н. Н.)

- Rouge! - крикнул крупер, - и я перевел дух, огненные мурашки посыпались по моему телу. Со мною расплатились банковыми билетами; стало быть, всего уж четыре тысячи флоринов и восемьдесят фридрихсдоров! (Я ещё мог следить тогда за счетом.)

Затем, помнится, я поставил две тысячи флоринов опять на двенадцать средних и проиграл; поставил моё золото и восемьдесят фридрихсдоров и проиграл. Бешенство овладело мною: я схватил последние оставшиеся мне две тысячи флоринов и поставил на двенадцать первых - так, на авось, зря, без расчёта! Впрочем, было одно мгновение ожидания, похожее, может быть, впечатлением на впечатление, испытанное madame Blanchard, когда она, в Париже, летела с воздушного шара на землю. (То есть, точнее мог сравнить Алексей Иванович, - похоже на впечатление человека, бросившегося с вершины горы в пропасть! - Н. Н.)

- Quatre! - крикнул крупер. Всего, с прежнею ставкою, опять очутилось шесть тысяч флоринов. Я уже смотрел как победитель, я уже ничего, ничего теперь не боялся и бросил четыре тысячи флоринов на чёрную. Человек девять бросилось, вслед за мною, тоже ставить на черную. Круперы переглядывались и переговаривались. Кругом говорили и ждали.

Вышла чёрная. Не помню я уж тут ни расчёта, ни порядка моих ставок. Помню только, как во сне, что я уже выиграл, кажется, тысяч шестнадцать флоринов; вдруг, тремя несчастными ударами, спустил из них двенадцать; потом двинул последние четыре тысячи на "passe" (но уж почти ничего не ощущал при этом; я только ждал, как-то механически, без мысли) - и опять выиграл; затем выиграл ещё четыре раза сряду. Помню только, что я забирал деньги тысячами...

(...) Я думаю, с моего прибытия времени прошло не более получаса. Вдруг крупер уведомил меня, что я выиграл тридцать тысяч флоринов, а так как банк за один раз больше не отвечает, то, стало быть, рулетку закроют до завтрашнего утра. Я схватил все моё золото, ссыпал его в карманы, схватил все билеты и тотчас перешел на другой стол...

(...) Счастье не прерывалось! Вдруг кругом поднялся громкий говор и смех. "Браво, браво!" - кричали все, иные даже захлопали в ладоши. Я сорвал и тут тридцать тысяч флоринов, и банк опять закрыли до завтра!.." (-4, 687-689)

Игрок опять перешёл в другую залу, ещё играл и очнулся только от вскрика-информации по-французски одного из наэлектризованных зрителей-болельщиков, что он выиграл уже сто тысяч форинтов, или - двести тысяч франков! То есть - в четыре раза больше, чем требовалось для спасения Полины. Вероятно, этот перебор и сыграл свою роковую роль в случившейся катастрофе. Алексей Иванович, уже ставший игроком, опьянённый и отравленный игрой, игорной страстью, пересилившей страсть любовную, сам себе потом признается: он не обратил внимания, что Полина, отдаваясь ему в ту ночь, была-находилась в горячечном бреду, что отдалась она ему не из любви, а из ненависти, как бы в плату за пятьдесят тысяч франков, и что она уже никогда этого ему не простит...

А теперь давайте ещё раз вспомним-представим, как сам Достоевский в самый разгар мучительных любовных объяснений-выяснений с Аполлинарией пишет родственникам захлёбывающиеся письма о своём баснословном выигрыше. Да и самой Сусловой он, без сомнения, вперемешку со страстными любовными уверениями и упрёками в измене не уставал твердить о висбаденском выигрыше, который, правда, был скромнее, чем у Игрока, в десять раз. Но суть не в этом, суть в том, что для Аполлинарии, как и для Полины, слова "рулетка", "выигрыш", "ставка", "зеро", в отличие от их несчастных игроков-любовников, - пустые звуки.