Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)

В какой-то мере атеист и революционер Николай Спешнев стал для автора "Бедных людей" в то время кумиром и занял прочное место в сердце писателя на долгие годы, откуда и был "взят", дабы прожить новую - романную - судьбу и кончить, в конце концов, самоубийством. (Сам Спешнев, отбыв каторгу, служил-работал тихо-мирно клерком, редактором газеты, мировым посредником и, благополучно пережив Достоевского, умер в 1882 году.) Но само слово-понятие "самоубийство" у Сараскиной звучит-воспринимается, так сказать, нейтрально, бессодержательно. При этом исследовательница не проходит мимо того факта, что в подготовительных набросках к "Преступлению и наказанию" тот же Свидригайлов награждался автором среди прочих наслаждений и "наслаждениями самоубийством"203. Да, Свидригайлов подготовил и осуществил свой добровольный уход из жизни с известной долей сладострастного мазохистского наслаждения. А Ставрогин, что же, просто так самоубился и - всё? В другой своей книге, посвящённой этому же произведению Достоевского - "?Бесы?: роман-предупреждение", Л. И. Сараскина мимоходом отмечает-констатирует, что "Ставрогин повесился, как и его жертва, Матрёша..."204

Но и этого мало. Ибо очень и очень важно подчеркнуть-отметить, что Николай Всеволодович Ставрогин, самый демонический герой Достоевского, именно - повесился. То есть, выбрал, как мы помним, самый позорный и унизительный способ добровольной самоказни.

Без всякого сомнения (это закон человеческого естества!), молодой Достоевский хотел-мечтал в чём-то походить на своего кумира таинственного, обаятельного, гордого, выдержанного, независимого, богатого красавца-аристократа Спешнева. Но можно предположить, что Достоевский, уже прошедший эшафот, каторгу, солдатчину, эмиграцию, Достоевский муж и отец, Достоевский уже автор "Записок из подполья", "Преступления и наказания", "Идиота" - этот Достоевский не так уж безоглядно и восторженно "романтически влюблён... пленён и обольщён" Ставрогиным-Спешневым, как это представлялось-мнилось Бердяеву. Своих романтических безусловных кумиров к унизительному самоповешению где-то почти на пыльном чердаке не приговаривают.

А чего стоит авторская горькая ирония в описании конца этого романтического героя: "Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей. (...) Крепкий шёлковый шнурок, очевидно заранее припасённый и выбранный, на котором повесился Николай Всеволодович, был жирно намылен..."(-7, 631) Право, среди этих приземлённо-грубых бытовых подробностей только и не хватает упоминания про мокрые панталоны демонического героя, висящего на чердаке мешком в намыленной петле...

Стоит познакомиться здесь с чрезвычайно интересным суждением Л. И. Сараскиной: "Однако Шатов, пламенный ученик Ставрогина, унаследовал от Достоевского не только внешность, не только бурный восторг при родах жены (здесь писатель буквально воспроизвёл свои личные переживания), не только религиозно-национальный пафос, но и всю сладость благоговейного ученичества, всю муку преданного обожания, доходящего до идолопоклонства, всю боль духовного подчинения. Смерть Шатова оказывалась парадоксально автобиографична - в символическом смысле. Достоевский, не ?пожалев? Шатова в канун его возрождения, решительно порывал с роковыми увлечениями молодости, выставлял истинную цену своим заблуждениям и ошибкам, религиозным исканиям и духовным учителям. Испытав на себе жестокий опыт атеистических и "мефистофельских" искушений, пройдя в своей жажде верить через страшные мучения и сомнения, он заставил и своих героев проделать тот же путь: каждый из них вынужден был самоопределиться через отношение к Христу.

?Я - взамен Христа? - это был случай Петра Верховенского. ?Я - без Христа? - это был случай Ставрогина. ?Если не Христос, то я? - это был случай Кириллова. ?Если Христос, то и я? - это был случай Шатова..."205

То есть, по мнению исследовательницы, в образе и судьбе Шатова Достоевский совершил самоубийство себя молодого, себя периода утопическо-социалистическо-атеистических идей, себя времён "бунтарской" юности. Предположение смелое и в русле нашего разговора очень даже интересное и привлекательное. С ним вполне можно согласиться, однако ж, есть-имеется и одно "но"... Это - некоторый алогизм во фразе : "Достоевский, не ?пожалев? Шатова в канун его возрождения..." Вернее, здесь перед нами образчик как раз логики, но только - чисто женской. Получается, что если бы Шатов и не думал возрождаться, - ему была бы автором дарована долгая жизнь. Нет, всё же совпадение момента насильственной смерти и момента "возрождения" - факт, по существу, случайный в судьбе Шатова и определён, скорее, не своеволием автора, а логикой и прототипическими обстоятельствами сюжета: Шатов, как и реальный студент Иванов, не мог не погибнуть независимо от эволюции своих взглядов-убеждений. И ещё требуется уточнение: далее Сараскина утверждает, что, помимо четырёх случаев-форм, так сказать, взаимоотношений героев романа с Христом, есть ещё и совершенно особый, своеобычный случай - автора, самого Достоевского (вспомним из письма к Н. Д. Фонвизиной 1854 года: "...если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной"(281, 176)). Но получается, во-первых, практически полное совпадение по смыслу позиций-формулировок между Достоевским и Шатовым, как, к слову, и между Верховенским и Кирилловым (точнее было бы кредо Шатова сформулировать, как - "Хочу быть со Христом"; позицию же Кириллова - "Я как Христос"); а во-вторых, исследовательница словно забыла, что, по утверждению Шатова, Ставрогин в романе мысль-убеждение Достоевского повторил однажды почти дословно: "- Но не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной?.."(10, 198) Это потом Ставрогин перевернёт свои убеждения, деградирует в атеизм...

В "Бесах" Достоевский действительно (в этом Л. И. Сараскина права) как бы совершает самоубийство своих увлечений, сомнений и блужданий на пути к вере, ко Христу, но делает он это впрямую и без всяких аллегорий - в финале судьбы Николая Всеволодовича Ставрогина, в сцене его позорного самоубийства через повешение. И фраза-утверждение Достоевского: "Я из сердца взял его...", - это не только признание в былой любви к Спешневу, но и признание в том, что Ставрогин - это часть и его самого, и в образе этом, в судьбе данного героя отразилась одна из самых противоречивых мрачных страниц в жизни-судьбе самого Достоевского, мучительно искавшего в молодости путь к истине и ко Христу: к истине во Христе. Если вспомнить известный афоризм: "Человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым", то можно сказать-перефразировать, что автор "Бесов", расставаясь в этом романе со своим прошлым, тоже смеялся, но смех этот был преисполнен горечи и злости...