Сергей Каледин - Ку-ку

Юрка молчал.

- Ну что ты глядишь, как побитая собака? - Она провела пальцем по переносице: - Заметил, у нас с Ростом у обоих носы сломанные?

- Ему на прыжках, запасником при динамическом ударе.

- А мне Артем, звонарь... Я не рассказывала?

- Нет.

- У нас во дворе церковь была Спас-во-Спасе...

- Спас-во-Спасье, - поправил Юрка.

- Неважно. Артем. Нормальный такой парень. Никакой не Квазимодо. Красивый, положительный. Даже спортивный - в пьексах всегда ходил. Как-то раз на пасху взял нас, всю шпану, на колокольню. Высотища!.. Колокольня получилась как бы в центре: здесь вокзалы, там Сухаревка, и со всех сторон к церкви платочки разноцветные движутся, тихо так...

У Артема кресло деревянное - прямо трон. К полу прибитый. Садится, пристегивает себя - толстущий такой ремень! На руки, чуть пониже плеча захваты такие специальные, потом еще - пониже локтя. И еще - на каждый палец. Берет в руки веревку от главного колокола. А ремни, что он нацепил, они к другим колоколам идут, поменьше. И начал он этот здоровый раскачивать. Медленно так... до-о-н! До-о-н! И плечами чуть-чуть поводит, как цыганка.

- Вита пошевелила плечами. - Нет, у меня так не получается. И те колокола загудели, а он все большой раскачивает. Тот гудит, от плеча который - тоже гудит, тогда он - нижние, которые к локтям. Эти - тоже, только потоньше. И потом всеми пальцами, как на пианино!.. И пошло!.. Мы к стенке прижались. Артем как дьявол: большой колокол его прямо из кресла рвет! Видно же: ремень до костей вдавился. Чувствуешь, ну... кишки у человека рвутся, ребра хрустят, а рожа блаженная, глаза прикрыты... Все гудит! Все орет! Колокольня качается!.. Облака несутся!.. Страшно!.. Но так здорово!.. Такая красота! Я осмелела, наклонилась к Артему - посмотреть, куда веревочки идут. Тут-то он мне и заехал по носу... Ты что - не слушаешь?

- Слушаю, - отвернувшись к окну, буркнул Юрка.

- Ну-у-у... - протянула Вита. - Так дело не пойдет. Один дурак стихи мне на старости лет взялся сочинять, нашел Лауру; этот - носом хлюпает...

- Кто дурак, Рост? - оживился Юрка.

- Кто же еще. Наш.

- На самом деле?

- Хм, - Вита передернула плечами. - Пожалуйста.

- Она достала из сумочки сложенный пополам листок бумаги. - Очки забыла. Читай. Ладно бы веселенькие, а то уж совсем замогильные. Читай.

- "Когда, отшвырнув сапогом самолет, продираешься сквозь замирающий грохот, вырвав из сердца кремовый ком, ударяешься о безмолвие грота.

Когда спокойной походкой мимо пестрой послеамьенской сволочи уходит любовь, уходит любимая, кивком на ходу поправляя волосы, вместо нее, вместо гибкого рта, вопросительных скул и зеленого пояса остается оконтуренная пустота, которая никогда не заполнится...

Невесело все-таки знать заранее, что не предусмотрено ничего лучше чередования неощутимых граней прошедшего, настоящего будущего..."

-- Что такое, кстати, "послеамьенская сволочь"?

Юрка пожал плечами.

- Не знаешь? И я не знаю, - сказала Вита. - А спросить у Роста все руки не доходят, забываю. А что еще за "кремовый ком из сердца"?

- Да это он парашют имел в виду: за кольцо дергаешь, слева на груди парашют раскрывается.

- Так бы и написал, а то догадывайся... Петрарка... Слушай, чтоб не забыла: ты Росту ничего не говори про сегодня, про больницу. Хорошо?

- Ладно, - кивнул Юрка, уставившись в окно. Показались ворота больницы.

- Я скоро, - сказала Вита, выходя из машины. Она подошла к окну на первом этаже, постучала по стеклу пальцем: - Гриня, ку-ку!