Пауль Куусберг - В разгаре лета

В душе отчаянная горечь от сознания того, что нам не удастся защищать город до наступления перелома в войне. Может, ждать-то осталось всего неделю-другую, ну, от силы - месяц или два. Перелом-то ведь неминуем. Не можем мы отступать без конца. Немцы захватили Прибалтику, Молдавию, Белоруссию и более половины Украины. В последних попавшихся мне на глаза сводках Информбюро сообщалось об ожесточенных боях по всей линии фронта, особенно же - на Кя-кисальмиском, Смоленском, Гомельском и Днепропетровском направлениях Название Кякисальми ничего мне не говорит, но, судя по звучанию, это пункт в районе Ладоги или где-то в Карелии. Но от Смоленска до Москвы расстояние почти такое же, как от Риги до Таллина, может немного больше. Некоторые уверяют, будто немцы уже взяли Смоленск и неудержимым валом катятся к Москве. На Украине фашисты дошли до Днепропетровска, Киев вроде бы еще держится. Если события и дальше будут развиваться так же, если не произойдет поворот, чем же это кончится? Должен ведь наконец произойти перелом.

На Таллинском рейде полно военных кораблей и других судов. Своими глазами видел, когда мы, отступая, спускались вчера с Ласнамяэ. Еще подумал, что, если бы команды всех судов сошли на берег, мы могли бы еще долго держаться.

Идея о высадке матросов на берег не дает мне покоя. Но говорят, и без того всех, кого можно, уже отослали на фронт, отряды матросов, части милиции и госбезопасности, полк, сформированный из таллинских рабочих. Вчера видел курсантов военно-морской школы, рослых, натренированных юношей, только-только прибывших на передний край. К вечеру не многие из них уцелели.

Наш полк тоже основательно потрепали. Фактически первого эстонского стрелкового полка уже не существует как самостоятельной боевой единицы. От части, вступившей пять дней назад в бои, остались лишь от дельные группы и отряды. Выбыло из строя не меньше половины.

Фронт обороняет самый пестрый состав частей и подразделений. Позавчера я еще числился в сводном отряде нашего истребительного батальона, воевавшего в составе бригады морской пехоты, вчера наш взвод, двадцать человек, перебросили вместе с небольшой группой латышских милиционеров на оборону аэродрома, а сегодня я уже не знаю, какая моя часть. Мы расположились на берегу под Кадриоргом, на поле таллинского футбольного клуба. Здесь и наши ребята, и красноармейцы, и матросы, а примерно человек десять разговаривают между собой по-латышски. Тут же неподалеку - взвод портовых рабочих, входящих, по-видимому, в Таллинский рабочий полк. Командиром над нами - морской лейтенант, и, поскольку я не знаю его имени, мысленно опять называю его Сергеем Архиповичем, потому что он кажется мне толковым начальником.

Из прежних моих друзей - здесь только Аксель Ру-утхольм, поставленный за старшего над нами, людьми из стрелкового полка. Не могу придумать ему другого звания. В свое время он был политруком, в роте он тоже оставался политработником, но теперь, когда все наши подразделения раскидало, должности у людей тоже переменились. Вчера понадобилась помощь на отрезке Нарвского шоссе, и туда послали от нас сорок человек, назначив главным над ними Руутхольма. Наш взвод подчинили соединению пограничников, действующих в районе аэродрома и подчиненных в свою очередь военно-морской части. При всех этих перетасовках Ру-утхольм остается в глазах наших ребят старшим, как бы начальником, что учитывают и командиры частей, в помощь которым нас придают.

С Мюркмаа я в последние дни не встречался. После отступления из-под Перилы он лишился должности командира роты. Рота его настолько уменьшилась, что ее соединили с другой, а самого Мюркмаа куда-то перевели. Однако я знаю, что Мюркмаа на меня нажаловался. Руутхольм сказал. И еще добавил, что я должен быть благодарен Ээскюле. Он прекратил расследование моего дела. Он и Аксель долго обо мне говорили. Ээскюла специально приходил к Руутхольму.

Чертовски жаль, что уже не могу сам поговорить с Ээскюлой. Его нашла пуля в овсах мызы Пенинги, где погибли также командир и комиссар нашего полка.

Теперь, после гибели, Ээскюла кажется мне очень близким человеком. Уж мы такие: пока человек не помрет, не умеем оценить его по-настоящему.

Нет с нами больше и Таавета Тумме, Его очень тяжело ранило.

Я своими глазами видел, как его ранило. Почти под самым Таллином. Четыре дня подряд мы вели непрерывные бои с немцами. После того как мы через Лехмьяский дубняк выбрались на Тартуское шоссе, нас опять собрали и поставили в оборону. До города оставалось, самое большее, километров пять-шесть. Рядом с нами занимали позицию моряки, и мы с Тааветом еще порадовались, что матросов тоже бросили против немцев.

Мы лежали с Тааветом в окопе, вырытом еще раньше горожанами, и чувствовали себя вполне уверенно. За пять дней нам еще не попадалось такой отличной позиции. Под Кивилоо и на мызе Пенинги приходилось совершать броски через открытое поле. Немцам всегда удавалось закрепиться на скрытых позициях, и мы становились для них прекрасной мишенью. На этот раз положение оказалось обратным.

После боя под Кивилоо мы держались с Тааветом вместе. Нам легко это удавалось, потому что после захлебнувшейся контратаки под Пенинги роты и батальоны окончательно утратили свое первоначальное формирование.

Еще не было восьми, когда началась артподготовка. Это Тумме мне объяснил, что орудийный обстрел вражеской обороны, которую собираются атаковать, называется артиллерийской подготовкой, - сам я этого не знал. Каждой нормальной атаке должен предшествовать орудийный огонь. С педантичностью бухгалтера Тумме перечислил мне разновидности артиллерийского огня: накрывающий огонь, истребительный, подавляющий, заградительный, методический.

Вокруг рвались немецкие мины. Несколько снарядов вонзились рядом в бруствер, выбросив фонтаны земли. Меня даже подкинуло воздушной волной, но только этим я и отделался.

Потом немцы пошли в атаку. Никогда я еще не видел столько вражеских солдат сразу. Вокруг свистят пули, а я не вижу, кто стреляет и откуда. Хорошо, если за несколько часов успеваешь заметить одного-двух лро-тивников. Но сейчас они шли на нас густой цепью, ведя огонь на ходу.

Я следил за ними и почти ничего не переживал. Ни волнения, ни страха, ни злобы. Все стало привычным. В голове шевелилась мысль, что, пожалуй, глупо нарываться на шальную пулю, и еще я пытался сообразить, когда лучше всего открыть огонь. Насчет открытия огня нам не дали никаких особых распоряжений, так что, видимо, каждому придется действовать по своему усмотрению.

Совсем рядом кто-то из наших открыл стрельбу, и миг спустя пошел палить весь окоп. Но я медлил нажимать на спуск. Дистанция все еще казалась мне слишком большой. Тумме два раза выстрелил.