Вячеслав Курицын - 7 проз

Прошло лет тридцать. Закат еще одной эпохи. В городе Энске сносится жилой дом, типовая девятиэтажка. Архитектор эмигрировал. Судьба современных ЖДИРов неизмеримо приятнее: их просто переселяют в похожий дом, выстроенный неподалеку. Вскоре они забудут о невольной перемене участи. Обязаны забыть. При каждой жилконторе, наряду с водопроводчиком, электриком и специалистом по тараканам, есть штатный экстрасенс, который должен внушить жильцу, что он, жилец, всегда жил в этом (новом) доме. И если жильцу вдруг начинает казаться, что он жил раньше в другом доме, он звонит в жилконтору и говорит: простите, мне кажется, что я жил раньше в другом доме, не могли бы вы прислать экстрасенса, чтобы он убедил меня в обратном?

А старый дом аккуратненько взорвут во мраке, а останки его увезут на самосвалах, а к утру тут будет безупречно чистый кусок советской земли. Но вот управдому, если не головой, то партбилетом отвечающему за порядок и поголовье жильцов, не позавидуешь. Во-первых, одного жильца нет дома. Он попросту не пришел ночевать, что и в обычные дни крайне не приветствуется. Управдом скрыл от комитетчика, управляющего операцией майора Лекуха, этот вопиющий факт. И потому, разумеется, очень нервничает. Более того - на доске объявлений неведомым образом возникла прокламация, составленная на основе речи Павла Власова и призывающая жильцов воспротивиться волюнтаристскому сносу дома. "Содом и Гоморра!" - бормочет потрясенный управдом, не знающий, кстати, смысла этих слов и воображающий, что это всего лишь название четвертого романа эпопеи Марселя Пруста*. Управдом едва успевает съесть листовку под бдительным носом майора Лекуха.

______________

* Всем известно, что в последние двадцать - двадцать пять лет коммунистического режима Марсель Пруст входил в обязательный, официально одобренный ассортимент чтения партийных, советских и хозяйственных руководителей низшего звена, но мало кто знает, когда и как началась прустизация низших органов. Дело в том, что помощник Хрущева Лебедев (благодаря стараниям которого были опубликованы "Один день Ивана Денисовича" Александра Исаевича и "Теркин на Луне" Твардовского) обладал странной привычкой: изъясняться исключительно цитатами. Так, однажды, отправляясь спать, он процитировал себе под нос первую фразу первого романа прустовой эпопеи: Longtemps, je me suis couche de bonne heure (что-то вроде: "Теперь я привык укладываться рано"). Хрущев, уловив краем уха цитату, тут же поинтересовался, откуда она взялась; после чего Пруст и попал немедленно в ассортиментный минимум. Хрущев - талантливый все же человек! - угадал, насколько верно начало эпопеи соответствует духу новой эпохи. С одной стороны, управдомы и секретари первичных партячеек могли теперь укладываться рано: от них не требовалось отныне дни и ночи напролет шпионить, наушничать, изобличать; пропал также стимул не спать по ночам, дабы хоть в этом походить на бессонное верховное руководство (кстати, именно после знакомства Хрущева с Прустом в Кремле был отменен дьявольский круглосуточный режим работы, при котором любой сотрудник мог ждать вызова к Сталину хоть в два ночи, хоть в пять утра). С другой стороны, эта фраза и не означала разболтанности и вседозволенности, а, напротив, призывала читателей к дисциплине, собранности и непредосудительности привычек (укладывающийся рано подотчетен и как бы под рукой).

Любопытно, что случайное бормотание Лебедева имело крайне неожиданные последствия. Партийная верхушка тут же раскололась на две фракции: сторонников перевода Франковского и сторонников перевода Любимова. Понятно, что противостояние было беспрецедентным. Именно сторонники Франковского сумели предотвратить карибскую катастрофу (известно, что Джон Кеннеди предпочитал именно этот перевод). Однако в октябре 1964 года победу праздновали сторонники Любимова во главе с Л. Брежневым.

Что касается соавторов, один из них отдает предпочтение Франковскому, а другой не имеет на этот счет хоть сколько-нибудь принципиального мнения.

Утро следующего дня. Перед нами - недостающий жилец. Он как раз спешит домой, он чем-то явно изумлен и напуган. У него есть для этого все основания. Накануне юный Петя вступил в большую жизнь. Он отработал первый день в редакции городской газеты (известно, что значила профессия журналиста в прежние благословенные времена), а вечером - вечером пошел праздновать свой журналистский дебют к Ане, с которой недавно встретился, в которую влюбился, которая пригласила его к себе домой. Ах, какой это был день и какая наступила затем ночь*. И только под утро робкий Петя решился вытащить из-под матраса какой-то мешавший любви кирпич, который оказался, разумеется, книгой. Разумеется, Мартын Задека, Петя другого и не ждал. Известно, что девушки всегда держат в постели Запеку. "И безотлучно с нею спит", вспомнил Петя. Расплылся в улыбке, отворил книгу. И неуверенный, а потом несомненный ужас искажает черты юной гиены ротационных машин. Титульный лист гласит - "Архипелаг ГУЛАГ". "Что это, Анна?" - едва произносит Петя. Робкое дыхание, бормотание; конфуз. Петя вскакивает, носится по квартире (голый, естественно, раз история для кино), машинально заскакивает в туалет, быстро журчит, снова носится, роняя мебель, пробегая мимо входной двери, слышит, как в щель "для писем и газет" падает газета; добывает ее, разворачивает и жадно впивается глазами в первую полосу. Нет, мир на месте. Заседает Политбюро, функционирует Внуково-2. Спартакиада народов СССР. "На реке Колыме во время раскопок была обнаружена подземная линза льда и в ней замерзшие представители ископаемой (несколько десятков тысячелетий назад) фауны. Рыбы эти сохранились настолько свежими, что присутствующие, расколов лед, тут же охотно их съели"**. История про рыб немного успокаивает Петю, и он пытается объясниться с Анной. Раздосадованная девушка, однако, позволяет себе несколько неосторожных слов, и Петя снова в панике. В сердцах он хватает подушку и бьет Анну по голове. Пух, пух, пух разлетается по всей комнате. Вяч. Вс. Иванов, рассуждая о структурном подходе к языку кино, сообщает: "Пух, летящий из разорванной подушки, оказывается метафорой (часто иронической) оргии или экстаза в "Золотой лихорадке" Чаплина, "Золотом веке" Бунюэля, "Ноле за поведение" Виго, эксцентрическом фильме о комиках Лоурелла и Харди в Оксфорде, наконец, в "Сладкой жизни" Феллини". Ю. Цивьян добавляет к этому славному ряду люмьеровскую "Битву подушками"***. Петя кое-как овладевает своей одеждой и мчится домой.

______________

* Как сказал бы Гоголь, "девушка в осьмнадцать лет первый раз на ярмарке!" - но у нас-то речь идет о юноше.

** Явная цитата, но непонятно откуда. Один из авторов косит в сторону академика Обручева, другой смутно припоминает И. Д. Папанина. Но дело здесь не в точном источнике цитаты, дело в ее истинно богатырском смысле. Мы увидели всю сцену ярко до мелочей: как присутствующие с ожесточенной поспешностью кололи лед, как, попирая высокие интересы ихтиологии и отталкивая друг друга локтями, они отбивали куски тысячелетнего мяса, волокли его к костру, оттаивали и насыщались.