Вячеслав Курицын - 7 проз

Полый шар страха срывается в утробу из дыхательного горла и начинает набухать порошковой слизью дрожи. Глазные яблоки бегут в свои зернышки, крыса зрачка рвет мясистые куски света, будто хочет его уничтожить, будто страх коренится в идее пространства: ха-ха. Бойся также не чашки и лестницы, а за чашку и лестницу. Совмести их пунктиры: штришок лестницы перечеркнет кольцо чашки, породив символ пустого множества: бойся, что эфир колыхнется и множество упадет. Бойся за геометрии и за их вещи: мир только прикидывается прочным. Мир, может, подделен, в смысле - ненастоящ. Он может быть разоблачен в любую секунду. Его, может, не разоблачают лишь потому, что номинал его невелик, лень связываться: пусть будет, пусть - такая вышла опечатка - бдует, пусть думает, что обманул; но пусть трясется, как осиновый кол, понимая, что дни его хуже чем сочтены - их, в общем, нет.

И, наконец, научись просто бояться: без поводов и причин. "Похоже, зверь умер", - сказал дон Хуан.

БЕЗ ПАЛЬТО

К двадцатилетию журнала "Литературное обозрение"

На улице было темно и сыро. Я быстро прошел по Газетному переулку от редакции газеты "Русский телеграф" до Центрального телеграфа. Рабочий день заканчивался, половину люстр в зале уже повыключали. Я стоял в хвосте очереди за конвертом, отставив к стойке пакет с книжками внутри и рекламой виски "Белая лошадь" снаружи. Хвост моей очереди (то есть собственно я) оказался напротив окошка "До востребования". К нему подошел скользкого вида человек в очках и с портфелем, попросил посмотреть корреспонденцию "по номеру". Ага, подумал я, то-то он такой нервно-взъерошенный. Дал, поди, какое-нибудь срамное объявление - дескать, ищу партнеров с садомазохистскими интересами.

Или просто шпион.

За ним стоял совершеннейше противоположный человек: в брезентовом комбинезоне с кучей карабинов и прибамбасов: в рыжей каске, в каком-то поясе - то ли пожарник, то ли шахтер, а скорее, представитель того славного монтажного племени, что развешивает по городу большие рекламные буквы, едва не роняя их при укреплении на головы невинных горожан (именно в районе Центрального телеграфа я дважды видел в последнее время очень опасный монтаж: новогодних букв и потом, уже после 20-летия "ЛО", какого-то фонаря; прямо, понимаешь, над головой, того и гляди из рук выскользнет). Он сразу обратил внимание на мой пакет с книжками и пронзил зал быстрым вопросом о хозяине: опасаясь, надо полагать, бомбы. Я пододвинул пакет к себе, да и вообще пододвинулся вперед вместе с очередью. Но слышал, что монтажник продолжал вести себя категорически отличным от маньяка образом. Во-первых, услышав, что маньяк просил "по номеру", забеспокоился, можно ли "по фамилии" (хотя как раз "по номеру" получать корреспонденцию время от времени пытаются запретить: правильно, чего плодить маньяков и шпионов). Во-вторых, долго говорил, что, может быть, ему пришла корреспонденция, а может быть, и не пришла. Несмотря на явную избыточность как "во-первых", так и "во-вторых", несмотря на подозрительность, проявленную к моему пакету, монтажник-пожарник был куда приятнее маньяка-очкарика.

Из дверей телеграфа я сразу нырнул в подземный переход, дошел до угла Тверской и двинулся по той улице, названия не знаю (Театральный проезд?), которая ведет мимо Большого театра. Скосив глаза вправо, обнаружил обгоняющего меня молодого человека. Он был высок, изящен, имел на себе, насколько я мог разглядеть, приличный костюм, из-под распахнутого длинного пальто выбивался элегантный шарф, в руке он, допустим, сжимал перчатки. В общем, он был похож на журналиста Николая Малинина, которого я часом раньше видел в "Русском телеграфе" и которого недавно в одном из квазимемуарных очерков в "Октябре" сравнили с литературным героем Арамисом. Несся на что-нибудь вроде свидания. На молодого человека я смотрел, несмотря на относительную подробность вышерасположенного расписания, не более доли секунды, ибо он тут же хряснулся в лужу, эффектности коего жеста способствовала членистодлинность его конечностей.

По существу, я сбил его с ног своим стремительным взглядом: импульсное наяривание уголками глаз иногда приводит к изрядным результатам. В ту самую секунду, как эта мысль пришла ко мне в голову, скользкий Театральный проезд исчез из-под ног, я должен был рухнуть, щелкнув ножницами гач, подобно призраку Малинина, но сумел удержать равновесие. Ура! Правда, уже через несколько метров - напротив ресторана "Серебряный век", в котором судак на зеркале стоит 540 новых рублей, который находится в бывшем помещении бань с соответствующими бронзовыми наядами и который я знаю, не подумайте обо мне дурного, только потому, что тут дважды вручали Антибукеровскую премию, - я залез ногой в глубокую лужу и изрядно промок.

Лубянскую площадь я пересек под землей и вышел к Соловецкому камню. Постоял подле него, покурил, глядя на окна КГБ. Думал испытать мистический ужас, памятуя о миллионах погибших задешево, но не испытал. Думал испытать чувство с другим знаком, памятуя о том, что сочинил только что боевик, в котором нынешняя Лубянка, как атрибут государственности, выведена скорее положительно, но тоже не испытал. Зато понял, что, хотя Соловецкий камень и стоит с краю площади, по человеку, курящему возле него, легко пустить из лубянского окна тот или иной снаряд.

Зашел в Политехнический музей. Вечер, посвященный 20-летию журнала "Литературное обозрение", продолжался, наверное, часа уже полтора. Прослушал стихи в исполнении поэта и москвича Айзенберга, потом речь редактора и критика Чупринина, который сказал, что перед тем, как ехать на юбилей, он просмотрел соответствующее постановление ЦК об учреждении журнала, потом я отвлекся на дискуссию с критично настроенным поэтом и деятелем Д. Кузьминым, который намекнул на неспецифированность моих рассуждений в одной критической статье о молодых авторах, а под конец Чупринин сообщил, что с журналом "Литературное обозрение" произошли изменения, и это хорошо, а потом, может быть, журнал будет жить в русле этих произошедших изменений, а может быть, все сложится совсем иначе, журнал снова изменится, и это тоже будет хорошо, и это тоже можно будет приветствовать. Ход мысли и подразумеваемый оным ход действий Чупринина порадовал меня своим универсализмом, я решил взять его на заметку и как-нибудь при случае сплагиатировать.

На сцене появился человек с гитарой, я подмигнул поэтам Саше Макарову и Стелле Моротской, что неплохо бы выпить, мы вышли в фойе, купили в буфете этого самого выпить и поднялись с ними в курилку, где скучала совокупность лиц, ожидающих конца официальной части. Видевшие в наших руках стаканчики с алкоголем лица набрасывались на нас с вопросом, где мы это взяли. В вопросах звенела ревность - ах, этим уже плеснули, а нам еще нет! Когда же мы отвечали, что алкоголь продается семью ступеньками ниже курилки, лица прояснялись от того, что их не обошли, но мрачнели от того, что халява еще не началась.