Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

Так вот, не вполне ясно, как никто этого не заметил до начала демонстрации, но только той весною - весною 1938 года под трибуной завелось осиное гнездо.

Первые шеренги демонстрации под марш духового оркестра уже ступили из переулка на площадь, как вдруг милиция остановила их. Никто не мог ничего понять. Люди стояли с портретами, транспарантами и, раскрывши рты, наблюдали за тем, как городские отцы с юношеской резвостью один за другим спрыгивают с трибуны и, яростно махая руками, скрываются за углом забора. Это было впечатляющее зрелище.

За четверть часа, на которую задержали демонстрацию, какие-то люди успели сзади трибуны оторвать несколько досок и, буквально жертвуя собою, вынесли гнездо. Остатки насекомых выкурили откуда-то взявшимся дымным факелом, и шествие прошло своим чередом, если не считать слегка нарушенную симметрию в лицах руководителей.

Михаил Михайлович проще всех тогда отнесся к происшествию. Не пытался вовсе прикрывать распухшую щеку и был, казалось, даже особенно весел. Если встречал в толпе недоуменное лицо, широко разводил руками, улыбался и кричал, стараясь попасть в оркестровую паузу: "Гнездо! Гнездо осиное!" Такой был человек.

На день рождения пришел он в малороссийской косоворотке под серым пиджаком, с порога громко засмеялся чему-то, и на террасе сразу сделалось гораздо шумнее. Жену его, миловидную седоволосую женщину, звали Марфа Петровна.

Энергично и весело поздоровавшись со всеми, многим из гостей пожав руки, Михаил Михайлович все внимание затем уделил молодому человеку лет тридцати пяти - высокого роста шатену с волнистыми волосами, тонкими чертами лица и отрешенным взглядом, немного похожему на Блока. Михаил Михайлович пробрался к нему в дальний угол террасы, где стоял он в отдалении от всех возле мраморной вазы, горячо, обеими руками взялся за его ладонь и, широко улыбаясь, заговорил о чем-то, видимо, лестном для молодого человека.

Молодой человек этот, в разговоре с Михаилом Михайловичем скромно потупившийся, и вправду являлся поэтом, в масштабах района, можно сказать, настоящей знаменитостью. Звали его Семеном Бубенко. Несмотря на молодость, трижды уже печатался он в центральных журналах и без счета - в зольской газете "Вперед!" В апрельском номере журнала "Знамя" как раз опубликовано было последнее его произведение - поэма. О ней-то, видимо, и заговорил теперь Михаил Михайлович. Поэма называлась "Мы рождены, чтоб рваться в бой". Несколько строф из нее у всех тогда были на слуху:

Мы рядовые мировых свершений,

Нас направляют пленумов решенья,

Нас по постам по боевым расставил

Великий мудрый вождь, товарищ Сталин.

Или вот еще:

Гуляя подмосковной стороной,

Я думаю о партии родной.

Ну, и в том же роде. Несколько журнальных разворотов, и все совершенно в рифму. На удивление.

Недавно поэт женился на молоденькой учительнице литературы - из той же неполной средней школы, в которой учился Игорь Кузькин; нередко выступал теперь перед школьниками на разного рода литературных встречах; повязывал шелковый платочек вокруг шеи. Жена его стояла теперь несколько в отдалении от него, с видимым благоговением наблюдая за разговором мужа с партийным руководителем.

От наблюдений ее то и дело отвлекала, впрочем, назойливая улыбка незнакомого ей юноши, сидевшего на выдвинутом из-за стола стуле и уже несколько минут внимательно и беззастенчиво разглядывающего хорошенькую учительницу. Юноша этот был никто иной как Алексей Леонидов. Одет он был сегодня в легкий песочного цвета костюм с клетчатым галстуком. Похоже, он был самым молодым из собравшихся на террасе гостей.

Единственный из них, кстати говоря, был он знаком Вере Андреевне. Познакомились они с месяц тому назад - в Доме культуры консервного завода, на антипасхальном вечере, куда Веру Андреевну пригласил Харитон.

Дом культуры этот был двухэтажное добротное здание на набережной, доставшееся зольчанам от сбежавшего в революцию графа Вигеля. Здание было хотя и большое, но поделенное внутри на множество комнат. Даже в самой просторной из них, оборудованной под актовый зал, было душно, тесно, и во все протяжение лекции о классовой сущности пасхи, Вера Андреевна чувствовала себя очень плохо. Накануне она простудилась, у нее болела голова, горло, и Харитон в этот вечер своим деловитым ухаживанием утомлял ее чрезвычайно. Тут-то рядом и оказался Леонидов.

Он в общем даже понравился ей поначалу - симпатичный, веселый, совсем еще мальчик. Харитон представил их друг другу в перерыве перед танцами - похлопал его по плечу, сказал покровительственно: "Это мой сотрудник". Но, должно быть, скоро пожалел, что представил. Дело в том, что с Верой Андреевной, с которой познакомились они в марте, как тогда, так и теперь были они на "вы", Алексей же сразу и с совершенно будничным видом стал говорить ей "ты".

Вера Андреевна на следующий день, хотя и расхворалась окончательно, все равно не могла без улыбки вспомнить заметно попостневшую физиономию Харитона. Теперь, как ни пытался он сохранять уверенный вид, положение его скоро сделалось безнадежно глупым. Алексей уже не отставал от них, о чем-то болтал беспрерывно и через раз из-под носа у Харитона уводил ее танцевать.

Кончилось однако тем, что во время танца он с тем же беззаботным видом сделал ей настолько недвусмысленное предложение, что она оставила его одного посреди зала, Харитону сказала, что плохо себя чувствует, провожать ее не нужно, и ушла домой. С тех пор они с Алексеем не виделись.

Заметив их теперь среди гостей, Леонидов замахал им руками:

- Вера, Харитон, идите сюда.

Обрадовавшись уже тому, что встретила знакомое лицо в этой чужой компании, Вера Андреевна сразу подошла к нему, приведя с собой и Харитона.

- Привет, привет, - сказал им Леонидов, добродушно улыбаясь, даже не подумав привстать или хотя бы переменить весьма свободную позу на стуле. - Занимайте здесь места поскорее - будем вместе держаться, не то затеряемся в обществе мэтров.

Вера Андреевна присела на соседний стул. Харитон, по-видимому, не слишком охотно, тоже сел рядом.

- Кому из вас знакома эта смазливая барышня? - кивнул Алексей в сторону жены Бубенко.

"Барышня" тут же заметно начала краснеть, хотя слова Алексея она едва ли могла расслышать.

- Это жена поэта, - объяснил Харитон. - Ты, я вижу, уже в боевой позиции.

- А я всю жизнь в этой позиции, - сообщил Леонидов.

- На этот раз ничего не выгорит, - заметил Харитон.

- Это почему же? Поэт что ли шибко знаменитый? - удивился Алексей. - Постой, постой. Ты сказал - жена поэта. Это, случаем, не Бубенки ли?

- Его самого.

- Ха! - усмехнулся Леонидов. - И ты говоришь - не выгорит. Эх, Харитоша. Не владеешь ты, голубчик, оперативной информацией. Три дня на то, чтобы окучить ее в лучшем виде. Пари?