Борис Казанов - Полынья

Покуривая в затишке, под навесом кузницы, он рассмотрел в осиненности моря несколько шлюпок, отчаливавших от пароходов, чтоб взять направление на поселок. Он видел, что "Ясная Погода" опять подошла к устью реки, и видел на ней желтый маячный флаг. Окна лоцманского судна отливали золотом, словно были освещены. Вдали, за пароходами, как из глубины моря, поднялся красно-зеленый танкер. Все было отлично видно. Он посмотрел на флюгер над кузницей - петух показывал чистый юг. День был неплох, и он пожалел, что проворонил его начало. Когда же глянул на часы, от изумления замер: они показывали восемь утра. И все правильно: "Агат" жил по своему времени, которое опережало местное. Выходит, что он, отсидев на совещании, попал тем не менее в самое утро.

День начался неплохо, предвещал удачу.

Прошел краем бухты, видя, как в воде, отсвечивавшей серенькой прозрачностью, проскальзывает льдинками рыбья мелочь. Постоял возле водолазной шаланды, которая брала воздух напротив рыбацкого слипа. На веревке висели костюмы старой конструкции - на двенадцати болтах. От движка трепетал на древке лоскут флага, распущенный ветром в нитки... Помешал наблюдать пограничник, который поздоровался с Суденко, распахнув окно сторожевого поста.

Что он будет делать?

Надо подъехать на гидробазу. Надо разузнать про удар... Где он разузнает, если не выяснил в Полынье? Может, научники знают? Однако рабочее настроение, с которым ехал сюда, отчего-то прошло. И он знал отчего: от посещения кузницы. Кузнец принял крылья с полуслова. В сущности, одобрил идею. И если прошлый день, перед отплытием, прошел в безнадежности, то сегодня, вернувшись из плавания, он был богат. А богатство не стоило везти напоказ, едва его получив. Надо почувствовать себя богатым, надо им побыть.

Чем же он займется? Купит папиросы...

Хорошее настроение окрепло в нем, когда поднялся в поселок. Свет, озарявший его с моря, оказался не ложным. Этот свет, холодный и чистый, падал от облаков, рассеиваясь в воздухе серебряной пылью вроде снежных личинок. А когда облако уплывало, все озарялось другой, разовой глубиной.

Наслаждаясь покоем, он прошел от магазинчика к столовой, которая тоже оказалась на замке. От нее свернул вправо, где было продолжение тротуара. Прошел мимо почты, славящейся своим арктическим штемпелем - медведь с самоваром на фоне ледокола. Задержался у невзрачного строения краеведческого музея, с маленькой пушечкой у входа, на одном деревянном колесе. Эта пушечка когда-то вела бой с немецкой подлодкой, всплывшей перед гаванью, чтоб заправить аккумуляторы. Бой был неравный: пушечка точно била по немцам, а те палили по поселку, всплывшему с другой стороны... Остановился перед памятником Бегичеву, который при снежном свете шел, а при розовом замирал, обнаруживаясь на пьедестале, среди камней... Ощущение было колоссальное! Теперь не казалось странным, что такой замечательный памятник стоял в обыкновенном поселке. Да Бегичев и не хотел для себя другого места. Вот этот поселок, это холодное море, оплескивавшее каменистый берег тундры, - больше ничего не надо ему... Соступив с тротуара, пошел без направления и вскоре расслышал, как впереди, где берег обрывался каменным выступом, глухо ударяет море.

Прогулка оказалась недолгой.

Повернул обратно, обнаружив на тротуаре несколько женских фигур, то серебряных, то розовых от облаков. Одна из них оказалась девушкой, поначалу серебряной, но превратившейся в розовую, когда он подошел. Он заметил, что она смотрит на него, и остановился.

- Привет, Жорка...

- Рая! Ты откуда идешь?

- С дежурства.

- Отработала, значит...- Он так обрадовался, что ее встретил, что растерял все слова. Увидел, что внизу открыли магазинчик: вышла продавщица и, отведя красную дверь, пристегнула ее крюком на крыльце. - Может, зайдем?

- Если рассчитываешь на что-то, то не получится, - ответила она вдруг.

- О чем ты говоришь?

- Знаешь о чем...

Рая стояла, глядя па него с недоверием, и он даже не знал, что ей ответить... Откуда у нее сложилось о нем такое мнение? Разве он давал повод считать его каким-то забулдыгой, проходимцем? Все их общение ограничивалось минутными встречами возле столовой... Утро готово было померкнуть! Но Рая, слава богу, согласилась и просунула под его руку свою.

Спускаясь с ней на виду у повернутых в их сторону окон, он с любопытством, от которого замирало сердце, ее рассмотрел. Была она безалаберно, как-то наспех, одета и выглядела усталой. Но даже усталость была ей к лицу - придавала особый тревожащий отсвет. А невнимание, если не безразличие, к человеку, который шел рядом, делало ее естественной. Он мог изучать Раю в чистом виде, без напряженных улыбок и ужимок. Шли без слов и как-то не в ногу: то его сносило к ней, то она наваливалась на него, задевая мягким бедром. Иногда она наклонялась придержать от ветра свою голубую юбку, чтоб не оголялись колени. Этот чистый больничный свет Рае подходил. Он обжигал все вокруг, как лекарство. Сейчас он открывал Раю, и открытие было бесконечным.

Рая остановилась.

- Пойдешь в магазин?

- Зачем?

- Ты же хотел!

- Да, точно...

Пропуская ее вперед, увидел, что за стояками никого нет. Но в магазинчике было не пусто. На полу лежали люди. Это были охотники, наезжавшие с зимовьев к концу навигации. Тут они оставались на ночь, используя заведение как гостиницу. Обходя спящих, они спугнули горностая, который юркнул под прилавок, в какую-то дыру, оказавшуюся небольшой. На виду остался рыжеватый пушистый хвост. Продавщица, суровая баба с припухшей от выщипанных усов губой, сидела, как мумия, неподвижно. По левую руку от нее уселась полярная сова, белая, с крапинками на крыльях. Глаза у нее зажигались, отражая солнечный луч, вроде настольной лампы. В этом магазинчике вечно что-то бегало или летало. Можно было предположить, что продавщица тоже летала, вместе с совой. А сова была ее дочерью.

Скользнув по шеренгам бутылей, он увидел, что сегодня появилось новое вино. Вначале он взял "Бычью кровь", потом заменил на светлое "Европейське". Сейчас он находился с девушкой, да и вообще опасался пить.

- Сгодится сухое?

Рая пожала плечами:

- Все равно.

Отпила, обтерев с горлышка слюну. Но тепло ее губ, нагревших стекло, осталось. Как передала поцелуй! Благодарный ей, он достал из-за пазухи одну из груш, подаренных Федосом.

У Раи сразу прорезалась речь:

- Груша!

- Дарю насовсем.

- А чем будешь закусывать?

Вернула, оставив на душистой мякоти плода очертания своих маленьких, но белых и твердых зубов. Он съел этот след, оставив свои зубы. Получился поцелуй более глубокий. Рая оживилась, расстегнула пальто. Оправила юбку (не такую уж и голубую, как оказалось вблизи, а застиранную и державшуюся кое-как), чтоб прикрыть порванный на колене чулок. Каким-то особенным движением маленьких рук отбросила свои темные волосы в спутанных завитках. В ячеях ее кофты проступили маленькие пухлые груди. Охватывая взглядом эту небрежную Раю, светившую в разных местах такой обжигающе-белой кожей, что захватывало дыхание и зубы ломило, как от ключевой воды, он подумал с тоской: почему счастье с этой девушкой для него невозможно? Признаться ей в любви? Должно быть, ей все равно, кто ее любит: он или другой. Сделать предложение? Ответит, что замужем. Какой же выход из положения?