Инна Кинзбурская - Один год в Израиле

Инна Кинзбурская

Один год в Израиле

(записки репатрианта)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

-- Писать надо смешно, -- сказал мне приехавший в гости сын, узнав, что я пишу эти записки.

-- Смешно?

-- Да. Как Д. -- Он назвал имя известного писателя из русского зарубежья. -Помнишь, с какой любовью он пишет об эмигрантах? И с каким юмором.

-- Господи, сынок, мы же не эмигранты. Мы олимы -- взошедшие. Это не одно и то же. Мы не в чужой стране, а у себя дома. Тут уже не до смеха.

-- Жаль, -- сказал сын. -- Грустная будет книга. Прошел год, я прочитала написанное. Может, и в самом деле, надо было "писать смешно". Ведь в нашей отнюдь не легкой жизни мы все-таки много смеялись. Мы умели шутить сами над собой: ведь мы -- евреи. Но писалось иначе. Писалось, как писалось -- пишущий не волен над собою. Наверное, книга получилась грустной. Но это ведь тоже оттого, что мы -- евреи из европейского галута. Нас всегда узнавали по грустным глазам, по вечной еврейской скорби в глазах, и от этого тоже никуда не деться.

И все же, когда я перечла написанное, то увидела в нем другое -- главное -надежду. Мы всегда выживали, выживем и на этот раз.

I

Ночь. Умолкли за окном птицы. Тишину нарушает только короткий лай собак, да изредка вожделенно кричат кошки. Пока редко. Природа еще только готовится к обновлению, к новому всплеску жизни. Хотя здесь, в Израиле, кажется, трудно уловить грань между замиранием и пробуждением природы. Мы приехали сюда в декабре, и земля преподнесла нам первый райский дар. Алина, младшая из нас, дотронулась до моей руки:

-- Смотри, розы...

Утром мы вышли из дома. Ирина, дочь, застыла возле чьей-то калитки.

-- Кактусы... Кактусы на улицах, -- произнесла она, задумчиво глядя па толстый зеленый ствол в колючках. Мы привыкли, что кактусы растут только на окнах в маленьких горшочках.

Мы почти пережили зиму. Каждое утро дарило мне огромное богатство красок -- цветы, плоды, травы. Одни цветы увядали, другие вдруг осыпали деревья. А под балконом в соседнем дворике горели на дереве апельсины. Еще не знаю, как здесь летом. Наверное, слишком щедрое солнце сделает эту палитру беднее. Жаль.

Я сижу на кухне, крохотной кухне этой нелепой, неустроенной чужой квартиры, по странной прихоти судьбы на короткий миг вечности -- на один арендный год -- оказавшейся нашей за плату, ни прежде, ни теперь для нас немыслимую -- пятьсот долларов в месяц.

По утрам я слышу оглушительный протяжный неповторимый голос Ципоры, моей квартирной хозяйки. Мне кажется, я не спутаю этот голос ни с каким другим. Стоит ей проснуться или возвратиться откуда-то, ее голос заполняет все окружающее пространство.

-- Шлом-и-и-и! -- на весь квартал зовет она своего годовалого внука, сидящего у нее на руках, и раскатисто, тоже неповторимо, металлически смеется. Мне кажется, будто она хохочет у меня над ухом.

-- Как поживаешь? -- спрашивает Ципора меня при встрече. Обычное, ничего не значащее израильское приветствие. Спасибо ей, она сама и отвечает: "Беседер?" -- порядок, а то и впрямь я могу подумать, что ей интересно, как мне живется после того, как она ободрала меня с такой легкостью.

...В аэропорт Бен-Гурион мы прилетели ночью.

-- Куда везти? -- спросили нас, когда мы оформляли документы.

-- Туда, где есть жилье и работа. Ни жилья, ни работы нигде по стране не было. Мы вспомнили рассказы наших приятелей, ездивших года полтора тому в Израиль в гости. "Из аэропорта -- в квартиру, -- говорили они нам. -- На выбор". То были старые добрые времена, когда алия еще не валила валом, а квартиры, построенные государственной компанией "Амидар", ждали олимов готовенькие, закрытые на ключ.

-- Пожалуйста, -- сказали нам, -- можно в гостиницу. Но мы уже были наслышаны про цены в гостиницах. Стали звонить из аэропорта по немногим, что были у нас, номерам телефонов -- к старым знакомым, к знакомым знакомых, к родственникам друзей. Ответ один:

-- К сожалению...

Наконец, на том конце провода мы услышали:

-- Приезжайте.

Мы назвали адрес, и через час с небольшим наши мужчины уже выбрасывали из такси чемоданы, а я обнималась с подругой нашей давней студенческой юности, несытой, но веселой и теперь для нас полной воспоминаний.

Приютившие нас друзья были сами олимы, только месяц в стране, мы прожили в их еще не очень обжитом, но теплом душевном доме три дня -- в поисках квартиры на частном рынке. Скупили газеты в ближайшем киоске, позвонили по всем телефонам, указанным в объявлениях. Ответ был стереотипен:

-- Нет. Уже нет... Только вчера... Только позавчера... Понятно. Мы приехали па пике алии. С квартирами было плохо. Наши друзья разыскивали старых и новых знакомых, подняли на ноги все, что можно было поднять, -квартир не было. В одном месте нам назвали адрес, мы побежали туда, но в прихожей уже стоял маленький человек. Он горделиво приосанился и произнес:

-- Квартира уже снята.

Наконец, в одном квартирном бюро нам сказали, что есть жилье в соседнем городке. Мужчины взяли такси и поехали смотреть. Вернулись унылые: селиться туда не хотелось.

-- И сколько?

-- Четыреста пятьдесят.

-- За сарай? Платить, так была бы квартира. Мы искали еще полдня.

-- С квартирами будет все хуже, -- провидчески изрек Володя, муж Ирины. -- У нас есть единственный вариант. Надо соглашаться. Не такой уж это и сарай.

Перепуганные женщины поддержали.

-- Звони.

-- Вы знаете, -- сказали нам в квартирном бюро, -- квартира сдается за пятьсот.

-- Соглашаемся. Завтра могут запросить пятьсот пятьдесят.

Так мы оказались у Ципоры.

Деньги у нас были. Нам даровали их в аэропорту под названием "корзина абсорбции". Мы думали, наверное, так оно и было, что назначение этих денег -помочь нам нормально дышать при вхождении в атмосферу незнакомой нам жизни. Оказалось, их надо переложить в карман Ципоры -- благо карман у нее имелся немаленький. Она взяла деньги как-то плотоядно, уверенно, будто они и предназначались ей -- по праву женщины, рожденной на этой земле. Прибавочная стоимость на алию. Что с того, что с оставшимися деньгами дышать трудно. Это ваши проблемы.

Она держалась, словно светская женщина. На маленьком металлическом расписном подносике в тонких стеклянных стаканах она подала нам оранжевый, как солнце, апельсиновый напиток, искрящийся пузырьками газа.

-- Пожалуйста, -- и улыбнулась.

Господи, да ведь она красавица, наша хозяйка! Тонкая, стройная, шея высокая, гордая посадка головы, тонкий рисунок черт лица. Крашена под блондинку, но ей идет: кожа светлая, глаза светлые. Кажется, даже слишком светлые, словно пустые. Понятно, не молода, а была, наверное, необыкновенно хороша. Немного портит живот -- великоват. Рожала.

-- Сколько у вас детей? -- спрашиваем мы с помощью жестов. Она понимает и тоже показывает на пальцах: