Якуб Колас - На росстанях

- Дурни, дурни! И как они могли осмелиться пойти против царской власти?!

Этот прорыв глухой тишины на железной дороге послужил как бы отверстием, через которое и полезли разные события. Исподтишка они подготавливались и прежде, но теперь развитие их пошло более быстрым ходом.

Лобанович чаще замечает какие-то таинственные тени под окнами своей квартиры. Начинает присматриваться. Ясно, что он на подозрении и за ним следят. Следит понемногу полиция, следят люди из поместья пана Скирмунта, присматривается к нему и дьячок по своей доброй воле. Эта слежка началась с того времени, когда пан Скирмунт передал написанную Лобановичем петицию пану маршалку. В связи с этим созывается специальное совещание, с участием полицмейстера и казачьего офицера.

Маршалок, очень толстый, неповоротливый человек, вроде гиппопотама, негодует:

- Радуйтесь, господа! Под самым носом у нас замышляются события революционного порядка, вернее сказать - революционной категории.

Читает петицию.

- "Граждан"... Обратите внимание: "Граждан"! Нет, видите ли, больше мужика, а есть только "граждане", которых обижает, эксплуатирует... и... какая там еще у них терминология?.. "Гражданин" Скирмунт! А? Как вам нравится? Такая наглость!

- Беспримерная наглость! Прохвосты! - раздаются голоса.

- Установлено, кто писал это милое послание? - спрашивает казачий офицер.

- Просветитель народа, он же педагог! - иронизирует маршалок. - Сергей Петрович, - обращается он к инспектору, - это ваше сокровище.

Инспектор Булавин конфузится за свое "сокровище".

- Я со своей стороны расследую степень его участия в этом беззаконии, оправдывается он.

- За это, разумеется, мы его по головке не погладим, - говорит полицмейстер. - Но согласитесь, господа, что его вмешательство имело и свою положительную сторону: эта петиция спасла от разгрома пана Скирмунта. И так представил мне это дело лесничий Иван Прокофьич. Он прямо сказал: "Да вы поблагодарите его за эту петицию".

Возмущение против автора петиции заметно утихает. Только один прокурор сохраняет строгость, свойственную его профессии.

- Кто б он ни был и чем бы ни руководствовался, все же он человек опасный, крамольник, это ясно, пройдоха, не лишенный дара юридического крючкотворства, правда наивного. Такие "ходатаи" правительству не нужны.

Тем временем, не дождавшись ответа на петицию, крестьяне созывают новый сход. Считая, что "закон" ими соблюден, они выносят новое постановление приступить к пользованию затонами, которые по плану принадлежат им.

Человек двадцать крестьян, взвалив невод на сани, выходят к затонам. Медленно, не торопясь принимаются за дело. Прорубают лед и забрасывают невод. Работа идет весело, дружно. Вытаскивают первый невод - еще веселее становится у них на душе. Если дело и дальше так пойдет, они сегодня возвратятся домой с богатым уловом. После полудня у них уже было три бадьи рыбы. А рыба - как на заказ: лини и щуки, да все порядочные. Прямо охота берет ловить еще.

Приготовились забросить невод в новую тоню, размотали его, тянут. Дядька Есып последнюю льдину из проруби вытаскивает, глядь - из-за сухого высокого тростника человек тридцать казаков на конях вылетают! И как подкрались они так ловко, незаметно, дьявол их знает. Раз - и окружили!

- Крамольники! Бунтовщики! Для вас уже царские законы не законы? Своевольничать? Бунтовать?

Строг был казачий офицер.

У дядьки Есыпа с перепугу выпала трубка из зубов в полынью.

- Клади невод в сани! - командует рыбакам офицер.

Мокрый невод и три бадьи улова взвалили на сани. Мрачные, встревоженные и возмущенные такой несправедливостью, плетутся крестьяне под казачьим конвоем. Их ведут берегом Пины, возле Высокого, чтобы все видели их позор и поражение.

Тем временем в школе хозяйничает полиция. Налетела из парка Ивана Прокофьевича и окружила школу. Учеников отпустили, учителя приглашают в его же квартиру.

- Ничего не найдете, - говорит приставу Лобанович.

- Заранее все припрятали? - спрашивает пристав и усмехается.

Порылись немного, а потом приказали учителю одеваться.

- Так бы и говорили сразу!

Лобанович собирается. Сборы его невелики.

Арестованных крестьян вывели на выгон. Сюда сбежались люди, заполнили весь выгон.

- Расходитесь! Расходитесь! - командует полиция и расталкивает толпу.

Аксен Каль молотит на гумне. С цепа срывается било. Аксен поднимает било, выходит во двор, чтобы починить цеп. Услыхав на выгоне необычный шум и крики, он бежит туда с цепом в руке. Подходит к "линии оцепления". Казачий офицер рекой разливается, произнося речь-назидание, пересыпая ее "сволочью", "крамольниками" и другими страшными словами.

- Если бы вы так храбро японцев брали в плен, то были бы молодцами, говорит Аксен казакам.

Офицер поворачивает злое лицо в сторону Аксена.

- Что ты сказал?

Рассвирепел и Каль:

- Сказал, что вас японцы били и гнали, как собак, а вы приехали сюда на безоружных мужиках отыгрываться.

Мгновение - и офицер выхватывает саблю. Высоко взлетел блестящий клинок - и... трах. Офицерская сабля отлетает далеко в сторону, выбитая из рук мужицким цепом. Еще мгновение - и этот же цеп гладко пристает к деликатной офицерской фигуре. Свалился бы офицерик с коня, но казаки поддержали. Остальные начали в толпу с конями кидаться.

- Бери его! Бей! - кричит озверевший от злости офицер.

Аксена бросаются ловить, но он исчезает, словно какой-то злой дух. И никто не знает, как все это произошло. А кто и знает - не говорит.

Толпу разогнали. Несколько человек подмяли лошадьми.

Арестованных крестьян и учителя ведут выгоном, а затем поворачивают налево, на дорогу в Пинск.

Дьячок Ботяновский стоит сбоку. Провожает глазами эту процессию и говорит, обращая свои слова к учителю:

- Да, сосед, ничего нет тайного, что не стало бы явным. И всякую гордыню наказует господь.

Минск, 1926-1927

КНИГА ТРЕТЬЯ

НА РОССТАНЯХ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЕРХАНЬ

I

Паровоз тронулся с места и поспешил дальше, набирая скорость и оставляя за собой густые клубы дыма. Лобанович постоял минуту, провожая глазами поезд, привезший его в этот тихий уголок, где начнется для него новая жизнь. Промелькнула мысль, что исчезнувший за поворотом железной дороги поезд положил собою рубеж между тем, что было прежде, и тем, что будет впереди.

Как только Лобанович взял свои чемоданчики, чтобы идти с ними на станцию, к нему подбежал подвижной крестьянин средних лет, в заплатанной сермяжке, из-под которой вылезал такой же поношенный кожушок. Пытливые серые глаза крестьянина на мгновение остановились на Лобановиче. И выражение лица и вся фигура крестьянина свидетельствовали о том, что он готов оказать услугу хорошему человеку.