Якуб Колас - На росстанях

- Я не пойду, поеду домой, "школа" ждет меня.

Миновав мост через Свислочь, друзья простились. Янка направился к знакомому, где и думал заночевать. Лобанович хотел сесть на конку и поехать к товарищу по семинарии, с которым они дружили и переписывались. Высматривая конку, Лобанович не заметил, как рядом с ним очутился высокий человек и положил ему на плечо руку.

От неожиданности Лобанович вздрогнул.

- Что, перепугал? - спросил высокий человек и дружелюбно улыбнулся.

Лобанович взглянул - перед ним стоял чернявый редактор.

- Познакомимся. Моя фамилия Власюк.

- Да мы почти знакомы, - ответил Лобанович, подавая руку.

- То было знакомство на расстоянии, можно сказать, безыменное, а я хочу познакомиться с вами ближе. Что?

Власюк имел привычку часто употреблять слово "что" в форме вопроса, на который можно и не отвечать.

- Мне очень приятно, - вежливо ответил Лобанович, немного смущаясь и в то же время настораживаясь.

- Вот и хорошо. Тогда пойдем ко мне, я остановился здесь неподалеку.

- Благодарю и не возражаю... Простите, как ваше имя и отчество?

- Никита Александрович, - ответил Власюк и добавил: - Я, признаться, искал вас, чтобы поговорить и привлечь к работе в нашей первой белорусской газете. Что?

Дом, в который Власюк привел Лобановича, действительно находился неподалеку. Здесь снимал квартиру какой-то адвокат-либерал. Уезжая в командировку, он временно уступил квартиру своему хорошему знакомому Власюку.

Все ставни в квартире почему-то были плотно закрыты. Власюк зажег лампу. Лобанович незаметно разглядывал просторный адвокатский кабинет, в котором стояло несколько шкафов с книгами, главным образом по адвокатской специальности.

- Садитесь, дядька Андрей! - показал Власюк на мягкое кресло возле стола. - Я быстро приготовлю чай, или гарбату [Гарбата - чай]. Как лучше сказать по-белорусски - чай пли гарбата?

- Как ни назовешь, все будет хорошо, лишь бы вкусно, - ответил шуткой Лобанович.

- Да не единым чаем жив будет человек. Поищу кое-чего и к чаю на потребу человеку. Что?

Власюк то исчезал, то появлялся, готовя ужин. Всякий раз он говорил что-нибудь, отпускал шутки, сам смеялся густым басом.

- Дом этот как раз помещается на Полицейской улице, под носом, можно сказать, у полиции, а ближе к полиции - оно смелее и спокойнее.

Наконец ужин был приготовлен. Хозяин поставил на стол чайник и накрыл его старой адвокатской шляпой, чтобы чай лучше настоялся. Затем достал из шкафа тарелку с черствыми ломтиками хлеба, вытащил кусок колбасы немалой давности, и тоненько порезал ее.

- Всякая еда куда вкуснее, если со вкусом подана. Что? - говорил Власюк, не очень торопясь с ужином. Уже в самом конце поставил "крючок" горелки, разлил ее поровну в чарки.

- Ужин небогатый, зато демократический. Что? Так выпьем и за наше знакомство и за новую белорусскую газету! - Власюк торжественно поднял чарку.

Выпили. Взяли по кусочку хлеба и по ломтику колбасы.

- Как смотрите вы, дядька Андрей, на выход в свет первой белорусской газеты? - спросил Власюк.

- Для меня это такая радость, такое счастье, что я боюсь даже верить в то, что такая газета может выйти, - взволнованно проговорил Лобанович.

- Выйдет, выйдет! - уверенно сказал Власюк. - Уже и материала собрано столько, что и в номер не вместишь.

- Рад, очень рад и от всего сердца приветствую рождение нового издания, первой газеты, которая будет выходить на белорусском языке! Я не раз думал, что для белорусского народа давно нужен такой орган печати, который на языке народа, на материнском языке, обращался бы к нему со словом правды. Но какое слово правды скажете вы ему, если за правду в тюрьмы сажают? - спросил Лобанович, и в тоне его вопроса слышались страх и тревога за судьбу родного слова.

Власюк разгладил свои пышные черные усы, взглянул на Лобановича косыми глазами.

- Ничего, дядька Андрей, не беспокойтесь и не бойтесь. Мы, белорусы, хитрые, черта обманем. Каждую статью, предназначенную для печати, мы будем согласовывать с юристами: можно ее помещать или нельзя, чтобы сохранить газету? Будем писать так, чтобы комар носа не подточил. Мы собираем и объединяем вокруг нашей будущей газеты сознательных белорусов, лучшие силы народа. Вот я и вас приглашаю в нашу артель.

- Я от всей души готов работать, сколько хватит сил, на благо общего дела, - ответил Лобанович. Ему было очень приятно, что его приглашают на такую важную работу, только брало сомнение, нет ли здесь какой ошибки, недоразумения. - Но чем я заслужил то, что вы приглашаете меня на работу в газете? И почему вы ищете именно меня, - вы так сказали? - спросил он.

Власюк закурил папиросу, покосился на темный уголок комнаты.

- Кое-что мы слышали и знаем про вас. Мы знаем и некоторые ваши произведения. Они не напечатаны, но ходят в народе, будто сложенные самим народом. Вот хотя бы это:

Давялося раз Гаурыле

З вёскi у горад завiтаць.

Чхау пяхотай версты, мiлi,

Каб той прауды пашукаць.

Вы это писали? Что?

- Если б такой вопрос я услыхал от следователя, то сказал бы, что не я, - усмехнулся Лобанович. - Действительно, нечто подобное когда-то я сложил. От вас же я услыхал новый вариант.

- Такова уж судьба коллективного народного творчества, - заметил Власюк. - Важно, что народ принимает основу, а делать изменения в тексте его право. Никакой юрист под это не подкопается. Что?

- Против этого я ничего не имею, - сказал обрадованный Лобанович. А затем искренне и простодушно признался: - Знаете, Никита Александрович, я пробовал писать и по-русски и по-белорусски. Есть такое сильное желание, но сам я чувствую, что по-русски писать мне труднее и написанное выходит нескладно. Кроме того, русская художественная литература такая богатая, что проложить себе дорогу на этом поприще трудно. И как сильно надо написать, чтобы написанное тобою читали с интересом после Пушкина, Лермонтова, Крылова, Гоголя! Писать по-белорусски мне значительно легче и проще - ведь свое, родное, материнское слово сильнее затрагивает струны сердца, простите мне такое книжное выражение. Но все дороги для написанного на белорусском языке закрыты. В результате всего этого я ощущал горькую печаль. И в самом деле - зачем писать, если написанное тобой не дойдет до сердца человеческого?

Лобанович говорил искренне, волнуясь, а потому и речь его была путаная, неровная, словно походка пьяного или хромого человека.

- А сейчас, дядька Андрей, вы можете выйти на дорогу, - заметил Власюк. - И я не ошибался, когда говорил, что ищу вас.

- Я очень и очень благодарен вам, Никита Александрович. У меня сейчас такое чувство, будто я заново на свет народился... Скажите, если это не секрет, какие взгляды, ну, программу имеет в виду проводить ваша газета и как она будет называться?