Якуб Колас - На росстанях

На грани такого конца, накануне освобождения, стояли сейчас Лобанович, Тургай, Лявоник и Голубович. Наступало третье лето острожного страдания. И удивительное дело - когда наши невольники окидывали внутренним взглядом без малого три прожитых в тюрьме года, то эти годы сливались в одно неясное, туманное пятно, где дни и ночи, месяцы, весны и зимы мало чем отличались одни от других - сплошное однообразие, словно перед глазами пролегла мертвая пустыня. И нужно было напрягать память, чтобы оживить то или иное событие либо картину из острожной жизни.

- Два месяца и полмесяца! Ты понимаешь это, Владик? - тряс Лявоника за плечи Сымон Тургай.

- Понимаю и чувствую, - отвечал Владик, глядя сквозь клетки железных прутьев в окно, на зелень садов, откуда доносились молодые песни, веселые голоса и смех беззаботной юности - парней и девушек.

- "Простор, простор и воля там, но не для нас они, не нам!" - подразнил Владика Андрей.

- Хотел бы ты, Владик, побывать там? - Сымон показал рукой на сад, откуда доносились голоса.

- Думаю, что и ты не отказался бы от этого.

- Не дрейфь, Курочкин, будешь на воле! - такая поговорка бытовала тогда в тюрьме.

Тем временем население камеры понемногу уменьшалось. Выпустили Ивана Сороку, Мордуховича. За ними на очереди был дед Юзефович. Спустя некоторое время и его вызвали в контору, сказав, чтобы он забирал пожитки. Хотя дед и ждал этого часа, но все же очень разволновался. Несложные дедовы пожитки уже лежали на нарах. Надзиратель отпер дверь камеры и торжественно произнес:

- Иди на волю, дед!

Юзефович взволновался еще больше. Он схватил с нар сумку, а затем положил ее обратно. С быстротой, на какую он только был способен в свои семьдесят лет, Юзефович бросился к Тургаю, к Лобановичу, крепко и долго пожимал им руки.

- Спасибо, спасибо вам за вашу доброту, за внимание ко мне, старику!

Прощаясь с Владиком, дед обнял его и горячо поцеловал.

- Пускай тебе, сынок, пошлет бог счастья!

Больше он говорить не мог - на седые усы, как серебро, скатились крупные капли слез.

- Держись, дед, в твоей свитке скрыто много целебной силы! - пошутил Владик.

В дверях дед обратился к жителям камеры:

- Будьте, детки, здоровы! Дай боже и вам счастливо дождаться часа освобождения!

Немного взгрустнулось, когда дед Юзефович старческой походкой спускался со второго этажа тюрьмы вниз и скрылся за железными воротами.

- Просторнее стало в камере, будто в лесу, когда в нем срубят старое дерево, - с грустью в голосе заметил Лобанович.

Сымон Тургай, чтобы поднять несколько настроение, пошутил:

- Ты не смотри на то, что он - старое дерево! Он еще подкатится к своей бабке! Пошел на волю наш дед!

- А за дедом и я следом, - отозвался Александр Голубович, молча наблюдавший всю эту сцену.

Ему оставалось всего дней десять побыть с товарищами, с которыми его сблизило трехлетнее пребывание в тюрьме.

Лобановичу хотелось порассуждать о жизни, о человеческой судьбе:

- Люди - как волны в реке: плывут и плывут одна за другой, пока не убаюкает их тишина.

- Если люди - волны речные, то пускай не убаюкивает их человеческая тишина, - многозначительно заметил Голубович.

На слове "человеческая" он сделал ударение и взял Андрея под руку. Они долго ходили по камере, а затем присели на нары, тихонько продолжая разговор, который глубоко захватил их. Во время очередной прогулки они снова были вместе.

- Такое положение вещей не может тянуться десятилетиями, - говорил Андрей Голубовичу, шагая по тюремному двору. - Революционное движение придавлено, но не остановлено, оно живет. И разве можно воздвигнуть такую стену, через которую не проникли бы человеческие мысли! Революционное движение - живая вода, скрытая в недрах земли, в сердце и чувствах народа. Она пробьется на поверхность, проложит себе дорогу и снесет все, что сковывает неисчислимые силы народные.

- Иначе и быть не может, - убежденно подтвердил Голубович. - А для этого не нужно, чтобы человеческая тишина убаюкивала речные волны... Кстати, к какой политической партии лежит твое сердце?

Александр затронул как раз тот вопрос, который давно занимал Андрея. Лобанович подумал, покачал головой.

- Эх, мой милый! - сказал он. - Если бы мы имели такие весы, на которых можно взвешивать хорошее и плохое! Тогда поставили бы на дорогах столбы с надписями: "Налево - правда, направо - ложь". И так легко бы стало ходить по свету, но зато, вероятно, было бы скучно и неинтересно.

- Готовой правды захотелось? - проговорил Голубович. - Нет, брат, правду надо добывать с боем. А это не так просто, как рисуют болтуны-анархисты: шах-мат - сбросили царя, и каждый сам себе сила и право. Может, тебе это по вкусу?

Лобанович решительно запротестовал.

- Откровенно говоря, я - на росстанях, - проговорил он, - не решил, куда присоединиться...

- Пора, брат, переступить этот порог, - сказал Голубович. - Надеюсь, что ты сделаешь верный шаг. Действительно, сейчас такое время, когда революционное движение притихло. Но ты сам недавно справедливо сказал, что это движение - живая вода, которая таится в сердцах людей. Жизнь не останавливается и на месте не стоит - такова диалектика.

- А как принимаешь ты социалистов-революционеров? Спрашиваю об этом потому, что мне чаще всего приходилось сталкиваться с ними.

- И они тебе по душе? - спросил Голубович.

- Нет, этого я не сказал бы. Я не вижу в них той живой, глубокой струи, которая выводит реку на широкие просторы.

- Хоть это немного и туманно, но в основном верно, - ответил Голубович. - Эсеры привлекают интеллигентов - выходцев из крестьян. И вы тоже ведь хотели войти во Всероссийский учительский союз, а на эту организацию влияли эсеры. Они козыряют своей аграрной программой. Однако это не программа, а тупик, ибо эсеры, заигрывая с крестьянством, преувеличивают его возможности. Необходим крепкий союз сил пролетариата и крестьянства. Тогда революция победит. На такой точке зрения и стоят социал-демократы.

- Но ведь партия эсеров не является единой, строго сплоченной организацией, - заметил Лобанович, - в ее рядах есть разные течения.

- Тем хуже, - отрубил Голубович. - Это только свидетельствует о том, что эсеры - мелкобуржуазная партия, не имеющая под собой надежной основы.

Лобанович улыбнулся.

- Такой аргумент говорит и не в пользу социал-демократов: ведь и среди них есть два течения, ты сам говорил мне об этом.

- Когда я говорю - социал-демократы, то имею в виду большевиков, проговорил Голубович.

Александр на мгновение задумался, а затем с ласковой, тихой улыбкой и вместе с тем почти торжественно продолжал:

- Единственно верное и правильное учение о революции и о законах, по которым развивается общество, - это марксизм, марксистское мировоззрение. От всего сердца советую тебе ближе узнать, глубоко усвоить эту науку - она будет для тебя не верстовым столбом, а маяком, который указывает дорогу. Сила большевиков в том, что они твердо держатся марксизма.