Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

— Ой-ой!

Полупьяные обыватели хохочут, кричат.

— Беги, беги, парнишки. Прозевала товар, чертовка.

Пётр и Яков на окраине города, сидят на земле, под забором, едят булки.

Пётр (учит) . У жидов можно всё воровать, для них — законов нет. Украдёшь — люди над ними же смеяться будут.

Яков. Нехорошо это. Воровать, так у всех.

Пётр. Болтай чепуху! За всех полиция вступится, башку тебе свернут.

Поздний вечер. Сумрак, на станции уже горят фонари. На перроне — Яков. Подходит поезд смешанный, пассажирские и товарные вагоны. С тормозной площадки вагона соскочили двое маленьких оборванцев. Яков присмотрелся к одному из них и кричит:

— Сергей!

Разговаривают. Сергей и его товарищ делятся хлебом. Затем все, когда поезд отправился, залезают на площадку.

Окраина провинциального приволжского города. Старое, казарменного типа, здание — приют для голодающих детей.

Служебная комната. За столом сидит лысый человек, курит и пишет. Входит женщина.

— Привезли ещё партию крестьянских детей, сорок три.

— Вы знаете — нам некуда поместить их.

— За вчерашний день и сегодня убежало двадцать шесть человек.

— У нас нет возможности удержать бегущих. Устраивайте новых, как-нибудь. Всё равно — разбегутся.

Двор приюта. Несколько десятков вялых детей. Человек пятнадцать нехотя собирают различный мусор, носят его в корзинах куда-то. Большинство сидит и лежит у стен дома. Подчеркнуть слабость и вялость детей.

Детдом. Учебная комната. На партах человек тридцать мальчиков и девочек. Учительница рассказывает им что-то. Слушают человек пять, семь, остальные возятся, шалят. Учительница кричит:

— Дети — тише. Если вы хотите учиться…

Крики:

— Не хотим. Скушно.

В окне разбито стекло, на пол падает камень. Дети вскакивают, бросаются к окну, кричат:

— Дерутся!

Большинство выбегает из комнаты.

Двор. Бешеная свалка. Пользуясь тем, что она привлекает общее внимание, трое ребятишек кидают камнями в стёкла окон. По двору мечется, разнимая драчунов, молодая девушка, её хватают за юбку, бросаются под ноги ей. Количество дерущихся увеличивается. Из дверей, из окон нижнего этажа выбегают, выпрыгивают новые бойцы. Свист, крик.

Пожилая женщина, стоя в окне, звонит в колокольчик. Человек в тёплом пальто и валенках, подходя к ней, говорит сердито:

— Их надо водой разливать из пожарной кишки.

— Может, утопить? Да?

— И это неплохо! Куда их, к чёрту, эдаких?

Усилиями человека в пальто, хромого в солдатской фуражке и трёх женщин дети согнаны в угол двора, стоят, сидят, лежат, точно позируя фотографу. Кое-кто в стороне плачет. Все устали от возни и возбуждения. Пожилая женщина говорит:

— Дети. Нельзя так буйно вести себя…

Голоса:

— Нам скучно. Я не хочу учиться.

— Отпустите меня, а то я всегда буду озорничать.

— И я.

— И мы.

— Я тоже…

В калитку ворот входит милиционер, подошёл к женщине, говорит:

— Примите детей…

— Ещё! Сколько?

— Двадцать семь. Деревенские. На вокзале собраны.

— Но у меня переполнено.

— Дело не моё…

Во двор один за другим входят ребятишки от 7 до 13 лет. Старожилы — в большинстве — вскакивают, окружают их, разглядывают, толкают:

— Эх, какие морёные тараканы!

На дворе несколько групп. В центре каждой — новички, рассказывают о голоде в деревнях Поволжья. Вместе со старожилами их рассказы слушают и девицы, служащие детдома.

Николка Язев, парнишка лет 13, ходит от группы к группе, спрашивает новичков:

— Курящих — нет? Эх вы, лапти…

Язев, насвистывая, подошёл к воротам, за ним следят, медленно с разных сторон приближаясь к нему, ещё два мальчика.

Язев и два его товарища идут по улице. Навстречу им — старуха с узелком под мышкой. Язев говорит товарищам:

— Повёртывай в проулок.

Они быстро идут вперёд, а Язев разминулся со старухой, оборотился, вырвал узелок из-под мышки её и бежит.

Старуха — кричит:

— Батюшки, проклятые…

Пустырь. Посредине его — полуразрушенная печь, торчит труба, вокруг разбросаны кирпичи, за печкой — остатки полуобгоревшей стены дома, в ней зияют двери и два окна. За стеной сидит группа беспризорных, перед ними бочонок солёных огурцов, валяется бутылка из-под водки, другая ещё не начата, стоит на кирпиче. Парень лет 16–17 — Казимир — держит в руке новенькую эмалированную кружку и говорит, трое ребят жуют хлеб, едят огурцы. Узбек задумчиво курит папиросу.

Казимир. Лучше быть вором, а не нищим. Мы ведь не старики, чтобы милостыню просить. Верно?

Узбек. Это — верно. Очень.

Казимир. То-то!

Узбек. Просить — стыдно. Воровать не стыдно.

Казимир. Во-от!

Улица в Москве. Рядом с тротуаром три котла. При свете фонаря видно, как в котлах укладываются спать ребята. На мостовой у котлов разложен костёр, около него сидят ребята повзрослее.

(Показать отдельные типы крупным планом.) Язев в изломанной шляпе-котелке, женской ватной кофте. Поп — неуклюжий увалень, брови нахмурены, грязное лицо — угрюмо.

Беседа у костра

Поп. Схватил он меня, трясёт: «Ты воровать?» Я говорю: «Так я ж голодный, что мне делать?» А он сильно выпимши, качается; притиснул меня к стене. «Верно, говорит, с голода и мышь ворует. Сейчас, говорит, я тебе дам на хлеб». Он выпустил меня, сунул руку в карман, а я — лататы.

Один из мальчиков:

— Дурак ты всё-таки, от денег убежал.

Поп. Плевать мне на его копейку.

Язев, слушая, тихонько насвистывает.

Изредка проходят обыватели, некоторые, приостановись, сердито поглядывают на беспризорных.

Быстро подходит паренёк, одетый сравнительно приличнее, — в нём можно узнать Петра, — зовёт:

— Поп!

Шепчется с Попом.

Поп. Ещё одного надо. Тут — есть из детдома, новичок.

Пётр. Зови.

Поп, Язев и Пётр на углу улицы у лесов какой-то постройки. На мостках лежит полупьяный. Пётр присел рядом с ним, обшаривает карман. Пьяный шевелится, бормочет. Пётр сорвал с него фуражку, отскочил. Пьяный рычит, стараясь подняться. Поп бросил в лицо его горсть пыли. Все трое бегут в разные стороны.

Другая улица. Котёл. В нём укладывается спать Лёнька, мальчик лет 10, расстилает газетную бумагу, расправляет газету на груди, как бы надевая жилет. Тут же на куче песка группа ребят играет в карты. Возле них на корточках у костра сидит мальчик лет 12, лицо его, освещённое костром, устремлено вдаль, и слышно тихий напев восточного мотива. Костёр горит плохо. Один из играющих командует: