Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Хор.

Гармонист.

Голос из склада. Эй, лежебоки, работать!

Кустарник у полуразрушенной стены кремля. Грохало, Сергей, пекарь Цыганок, Женщина. На земле, на листьях лопухов, хлеб, огурцы, вобла; Сергей зажал ногами бутылку водки, другая — пустая — надета горлышком на ветку.

Сергей. Не люблю слушать бабьи истории, скушно бабы врут.

Женщина. Не для тебя рассказываю, а ему. (Кивает головой в сторону Грохало.)

Цыганок. А я никаких историй не люблю, потому — сам ловок выдумывать. Ты на что водку ногами греешь?

Женщина. Было мне о ту пору лет четырнадцать. Вошла в детскую, — на столе книжки с картинками. Наклонилась я поглядеть, а юнкер неслышно подкрался да по затылку меня, я — носом в книгу, даже кровь из носа пошла. А он меня взбросил на стол, ноги ломает…

Цыганок. Лакомый, сволочь…

Сергей (посвистывая, наливает водку в жестяной стаканчик) . Отбилась?

Женщина. Застигла его мамаша, генеральша. Меня — в полицию, и как я — сирота, чтобы выслать из города. А — куда? Ну, взял меня себе помощник пристава, Николин. И вот с той поры девять лет…

Сергей. Идём с нами на рыбные промысла, и — конец делу!

Женщина. А пачпорт?

Сергей. Там — не требуется. Если спросят — достанем и пачпорт.

Женщина. Место я могу найти и здесь, в любом публичном доме…

Грохало. Неплохо придумала.

Женщина. А — что? Ведь я вашему брату не противна, я сама себе противна. (После паузы.) Нет: за что мне такая жизнь? За что? За какие грехи? Распутница я? А — хотела я этого? Не хотела, да и не хочу. Распутницей меня сделали.

Сергей. Замуж тебе надобно пристроиться, щи варить, портки чинить, огурцы солить, по церквам ходить.

Женщина. Насмехаешься? А — кроме этого — что умеешь?

(Сергей посвистывает, глядя на неё.)

Женщина. Замужем я не жила, а жизнь эту — знаю, видела. Ну что же, ты сказал верно: невесёлая, трудная жизнь! А — ты знаешь другую, лучше? Ты сам-то умел бы веселее, легче с женой жить?

Сергей. Это — не твоё дело. Вот, давай со мной жить — увидишь.

Цыганок. Коли не помрёшь. (Зевает.)

Женщина. Как же это у тебя выходит? Я спрашиваю: можешь ты по-иному, лучше других с бабой жить? А ты мне говоришь: это не моё, бабье, дело. Так это, милый друг, всякий мужик скажет. Эх ты, хамова рожа…

Сергей. Не лайся!

Женщина. А то — бить будешь? Была бита, это не в диковинку мне. И не стращай. Я с тобой говорю для парня, я вижу — он серьёзный.

Сергей. Дура! Эдак-то бабы в сорок лет говорят, — куда торопишься?

Женщина. Душу открыть тороплюсь…

Цыганок. Душа — не кабак, открывать её незачем.

Женщина. Хочется сказать: сволочи все вы, мужики, будь вы прокляты! Наладили вы на бабьих животах, на шеях несносную, стыдобную жизнь. Бездельники, бесстыдники, лентяи вы, — вот что! Баба, как пчела, соты строит, мёд копит, а ты, да и все трое вы — бродяги, и тысячи таких на земле. Бесплодная сволочь! Хоть бы в шайки собрались, города грабили…

Цыганок. Гляди, Грохало, это тебе чёрт бяку послал!

Сергей. Студентов наслушалась.

Женщина. Вы — глядите: в бродягах, в босяках бабы — есть? Нет. В чиновниках есть? Тоже нет. И в попах — нет. Бесполезное бабьё только в господском быту, где им делать нечего, а где работают, там бабе вдвое достается каторги. Вот, Сергей, ты — умный…

Сергей. Кончай на этом месте!

Женщина. Будто — смелый, а — какая тебе цена в жизни? Грош цена!

Сергей. Кончай, говорю!

Цыганок. Упрямая.

Женщина. Ты — не ори! Ты — кто? Полицейский?

(Сергей схватил её за волосы, а Грохало тотчас же его за горло, Цыганок отодвинулся, схватив бутылку с водкой. Несколько секунд Сергей, Женщина и Грохало, не двигаясь, смотрят друг на друга, затем Сергей снимает свою руку с головы Женщины, Грохало — свою с горла Сергея. Сергей растирает горло правой рукой.)

Цыганок. Не случилось драки, и то — барыш! (Наливает водку в стакан.)

Женщина (приглаживая волосы, усмехается в лицо Сергея) . Что? Ни в руке, ни в головке, ни силы, ни сноровки?

Сергей. Подразни ещё! (Протягивает руку за стаканом.)

(Цыганок отвёл его руку, выпил водку и положил стакан боком на его ладонь. Сергей, всё ещё растирая горло, замахнулся на него кулаком.)

Грохало. Перестань, Серёга…

Сергей (угрюмо) . За дерзкую ручку твою тебе, дружок, череп разобьют.

Женщина. Какие вы все несчастные, какие никчемные! Потопить бы вас всех в Волге, да — Волгу жалко. Ну, прощайте! Авось — не встретимся… (Встала, идёт прочь.)

Цыганок. Зверь-баба.

Сергей. Куда она? Грохало!

Грохало. Ну, что?

Сергей. Ты бы… тово… сказал бы ей чего-нибудь!

(Грохало уходит. Пауза.)

Цыганок. Закурим?

Сергей. Свёртывай.

Цыганок. Да у меня — нету.

Сергей (бросил ему кисет) . А эта бабочка — знает жизнь…

Цыганок. Кто её, суку, не знает! Все знают! На руках — мозоли, на душе ещё боле.

Песчаный, холмистый берег моря — рыбные промысла́. За холмами — гробоподобные крыши двух бараков. На песке — разбитая бочка, обручи, клёпка, рогожи. Ярчайший солнечный день.

На первом плане — новенькая избёнка в два окна, дверь и окна открыты, на пороге двери приказчик промыслов Матюша Романов, сухонький человечек неопределённого возраста, перед ним — Подросток.

Матюша. Значит — так: вот тебе депеша. Заверни во что-нибудь, а то — смочишь по́том, чернила расплывутся. Значит: влезь на крышу и — сиди, гляди, ежели я махну платком, садись на коня и дуй во весь дух, значит, на брандвахту, на телеграф — понял?

Подросток. Понял. Не первый раз.

Матюша. А ты — не разговаривай! Постой, это кто там идёт? Нижегородский?

Подросток. Он.

Матюша. Кричи его сюда.

Подросток. Эй, Нижегородской, вали сюда-а! Не хочет. Отмахнулся.

Матюша. Кричи ещё: приказчик зовёт.

Подросток. Прика-азчик зове-ет! Там ещё другие идут.

Матюша. Других, дурак, не надо. А он идёт?

Подросток. Идёт.

Матюша. Ну, пошёл прочь. (Отталкивает его ногой в зад. Жмурится, глядя в небо, крестится.)