Максим Горький - Том 12. Пьесы 1908-1915

Яковлев (испуган) . Я? Позвольте! Какого? Кто это?

Стогов. Лицо известное. Музей в Нижнем Новгороде обворовал, старинные монеты — помните? Он у Бобовой на квартире жил, — забыли? А Бобова краденое принимает, это вы должны знать, вы же сами подделываете для неё старинные вещи.

Яковлев (растерялся, испуган, усмехается, потирает руки) . О-о… да, вот как? Значит, вы действительно?.. Ага! Зачем же эта игра со мной? Вы бы прямо сказали… если Киров — приятель вам? Приятель. Или вы?.. Вы агент? Зачем игра эта?

Стогов (закуривая новую папиросу) . Надо испытать человека… Дело серьёзное.

Яковлев. Ну, что ж? Значит я — в руках у вас?

Стогов. И любопытно видеть, как человек, прижатый в угол, извивается, изгибается…

Яковлев. Я согрешил один раз…

Стогов. Мне всё равно — один или одиннадцать. (Он сел к столу и, незаметно для себя, засунул локтем, монету под кружок из клеёнки, на котором стоит лампа.)

Яковлев. Я на грех шёл для других, для дочери… На худое ради хорошего… Господь тоже добр… Он меня не накажет.

Стогов. За что же наказывать вас, если вы грешите ради других?

Яковлев. Шутите вы!

Стогов. Нет. Я шутить не умею. (Идёт к двери в кухню.)

Яковлев (за ним) . Позвольте… как же мы решили? Кто же вы будете? Ведь нельзя же так… поговорили — а конца нет…

(Ушли. С лестницы идёт Глинкин, — в руках бумаги. Подошёл к столу, бросил бумаги, вынул папиросу. Бормочет: «Хамство… Хамы». Не глядя, ищет на столе спичек, нащупал монету, взял её, делает такой жест, как бы вставил монокль в глаз, развалился на стуле, вытянув ноги, осматривает монету. «Странно… Гм… Очень странно…» Прячет монету в карман. Снова вынул, улыбаясь разглядывает. «Замечательно». Из двери в кухню — Лузгин и Ефимов. Глинкин, как бы поправляя папиросу, торопливо сунул монету в рот.)

Лузгин (как бы поддразнивая) . А дети-то, дети — тоже Ефимовы будут, — Ефимовы…

Ефимов (решительно) . Детей — не надо!

Лузгин. У-у-у — не надо?

Ефимов. Если все мои предки ничем в жизни не отличились, не могли себя поставить заметно и меня сделали, так сказать, невидимым, то я, человек рассуждающий, протестую против своей пустой природы и, не желая распространять её далее, обязан не родить детей.

Глинкин. Вы точно прошение читаете!

Лузгин. Так — так — так… Не родить?

Глинкин. Да, незначительные люди — лишние.

Ефимов. И вообще человек — вещь ненужная!

Лузгин (серьёзно) . А кому же наследство? А? Наследство-то кому?

Ефимов (озабоченно смотрит на него) . Не верится в наследство. Что же — наследники — находятся?

Лузгин. Ищу. День и ночь всё ищу, всё думаю.

Глинкин. Не забудьте, что мои предки были англичане, Гленквэн. Возможно, что один из них переселился н Америку и там…

Ефимов (искоса взглянул на Глинкина) . Врёте вы! Англичане — французы — не верю…

Глинкин. Не смеете не верить! (Лузгину.) Наследство — в деньгах или в земле?

Лузгин. В земле, в земле! И — в деньгах, да, да! И в деньгах. Шш! Молчок! Наследство — вот! (Смеётся, сделав руками широкий круг.)

Ефимов. Неубедительно.

Глинкин. Сыграем в преферанс?

Ефимов. Четвёртого нет.

Глинкин. С болваном.

Ефимов. Кемской прогонит.

Глинкин. В кухне.

Ефимов. Это можно.

(Пока они говорят, Лузгин, осматривая комнату, увидал в зеркале своё отражение. Это испугало его, он отскочил, прижав портфель свой ко груди. Но, всмотревшись в отражение, тихонько засмеялся, погрозил ему пальцем.)

Глинкин (Лузгину) . В преферанс — хотите?

Лузгин. Я? Хочу.

Глинкин. Только четвёртого нет.

Лузгин (показывая в зеркало) . А — вот! Вот он!

Глинкин. Ну, это неостроумно.

Лузгин (Глинкину) . Вы — честный?

Глинкин (гордо) . Что за вопрос!

Лузгин (тише) . Тут не был эдакий… похожий на меня, а?

Глинкин. Не видал. Да разве есть такой?

Лузгин (подмигивая) . Есть — один…

Глинкин (усмехаясь) . Трудно быть похожим на вас!

Лузгин. Очень! Очень трудно! Но он — умеет! Он — может!

Ефимов. Кто?

Лузгин. Есть такой.

Ефимов (серьёзно смотрит в зеркало, потом на Лузгина) . Продолжая разговор, скажу: каждая икринка хочет быть рыбой…

Лузгин (внимательно) . Икринка — рыбой? Верно!

Ефимов. И даже не просто рыбой, а — щукой.

Лузгин (восторженно) . Верно! От этого и всё такое… (Разбалтывает руками воздух.)

Глинкин (пренебрежительно) . Это — чепуха, и всем известно.

Лузгин (толкнув его локтем) . Чепуха? А зачем необыкновенный галстучек носите? А? Галстучек-то — зачем?

(Отошёл к окну. Дуня и Клавдия вбегают. Клавдия, увидав мужа, сделала гримасу, шепчет на ухо подруге. Ефимов, надув щёки, смотрит на жену. Лузгин, оглядываясь, идёт в кухню. Глинкин — за ним, но остановился.)

Дуня. Здравствуйте, господа! Вп'очем, я всех видела, кроме искателя наследников. Нашли?

(Лузгин тихонько смеётся.)

Ефимов (жене) . Весело было в церкви?

Глинкин. Сколько тысяч метров показывали?

Клавдия. Ну да, была в кинематографе! Ну, что ещё скажешь?

Ефимов. Ты ко всенощной пошла…

Дуня. А я её утащила с собой…

(Лузгин озабоченно разглядывает всех, считает на пальцах.)

Глинкин. Ну, идёмте играть! Дуняша — в преферанс хотите?

Дуня. Очень. Мне в картах — везёт.

(Все идут в кухню. Клавдия, взяв с буфета самовар, — за ними. Из кухни идёт Полина.)

Клавдия. Откуда? Всенощная давно кончилась.

Полина. Гуляла.

Клавдия. Ты? Это новость!

Полина. Муж дома?

Клавдия. Во флигеле у постояльца.

(Ушла. Полина, медленно перейдя комнату, остановилась у окна около буфета. Её не видно с лестницы. Клавдия вошла, вынимает из буфета чайную посуду.)

Полина. Ты сердита?

Клавдия. Муж… Уксус проклятый. Ох, как вы все надоели мне! Ходят, как ограбленные… На тебя тошно смотреть.

Полина. Мне, Клава, плохо, тяжело мне, грустно…

Клавдия. Всем не весело, а — веселятся!

Полина. Ты думаешь, не улыбнулась бы я? Если б было чему!

Клавдия. Кому, а — не чему.